T A

«Я опять начинал чувствовать вкус к жизни. Давалось это мне легко, как вы охотно мне поверите. И даже, сам не знаю, как, я находил ее еще более смачной, чем раньше, нежной, рассыпчатой и золотистой, поджаренной в самый раз, хрусткой, упругой на зубах и тающей на языке» ©


Хэй, Брюньон! Твоя ода к жизни согрела моё сердце, старый ты чёрт!

Пришла чума? Хэй, курносая, смотри не наступи на свои же грабли, пардон, косу! Брюньона чумой не возьмёшь!

Старуха-жена изводит своими причитаниями да проклятиями? Хэй, дружище, да слаще её брани нет ничего на свете, да, Брюньон?

«Враги сожгли родную хату?» Ха! Не беда! Руки целы, ноги есть, душа жива! Что ещё нужно для мастера, любящего труд и искусство жить? Кола, а ты любишь своё искусство или владеешь им, а? Опять со мною шутки шутишь, разум мой ты баламутишь! Ну, ничего, балагур, ничего, жизнь – штука долгая, разберемся и с этим!


«Пока художник чувствует силу в чреслах, он родит и не вспоминает о рожденном» ©


Кола, твоя жизнь слаще и смачнее любого персика, а в чем тут секрет? Неужели только в фамилии, а, Кола? Или всему причина твой неуёмный смех? А, может, лукавая и озорная, рифмованная да ритмизированная шутками, присказками, прибаутками, афоризмами да каламбурами речь? А, Брюньон, скажи?

Твоя жажда жизни заражает! Прославляя ее (эту проклятую жизнь!) в шутках, пьянках с друзьями, в ухаживании за женщинами, в пикировках с любимой дочерью Мартиной и душевными беседами с нею же, в безграничной любви к своему мастерству (а ты искусный резчик по дереву, Кола!) и к внучке Глоди, в чтении Плутарха (черт возьми!) ты, Кола, своей житейской мудростью наполняешь каждого, кого коснулся твой острый язычок.


«Чем больше соберется дураков, тем смешнее; а чем больше смеха, тем больше мудрости» ©


И не сломают тебя невзгоды: ни смерть жены, ни болезнь внучки, ни чума, ни междуусобицы, ни сгоревший дом, ни перелом. Ничего! И никогда! Твоей стойкости и твёрдости можно поучиться, Брюньон.

Ха! Подумать только! Столько лет прошло, а мир не меняется. Измениться можем только мы – люди. Спасибо тебе за науку, «старый воробей, бургундских кровей, обширный духом и брюхом, уже не первой молодости, полвека стукнуло». Уж я не подведу! Спасибо! Ха!

Двурушник, «Его Свинейшество», «шуруп» -- прозвища последнего сегуна Японии, с кончиной которого период сёгунского правления вдруг сразу стал далёкой историей.

Ёсинобу был сегуном менее двух лет. Чем же он так знаменит? Как сам автор пишет в предисловии, «почему же надо так много слов, чтобы рассказать о правлении этого человека»? «Личность Токугава Ёсинобу – это как крепкое спиртное: она просто опьяняет всех, кто к ней прикоснулся, и не отпускает», делает вывод автор, подумав над своим вопросом. Так ли это?

Почто, о великое древо,
Ты сбросило
Ветви свои?

Рётаро Сиба дотошно рассказывает читателю о всех подковёрных политических играх, пытаясь раскрыть причины поведения Ёсинобу в тех или иных событиях.
Да, порой скучно было читать, что вот собрались великие даймё, что-то там обсудили, что-то решили, потом что-то взяли да передумали, а потом – бац – и кого-то убили, а потом – вжух – подставили, а после – хрясь – и отрубили голову приближённого Ёсинобу и т.д. Однако, история (именно как срез какого-то времени, а не само произведение) хороша тем, что мы можем неспешно разглядывать события, словно летящий лепесток с ветки сакуры, сорвавшегося от дуновения ветерка, возникшего от нарастающей бури. У нас, читателей, есть время и шанс подумать обо всем случившимся, чтобы оценить и оценить героев ушедшей эпохи. Но у того же Ёсинобу не было этого драгоценнейшего ресурса – времени. Поэтому ему приходилось и жонглировать словами, и подставлять, и бежать, несмотря на то, что на него повесят клеймо труса и предателя.

Мне кажется, что аристократические самолюбие и надменность, в некотором роде, спасли его. По крайней мере жажда жизни взяла вверх. Он смирился со всем, что произошло в его жизни, уединился и просто получал удовольствие от жизни – рисовал, плодил детей, фотографировал, ел свою любимую западную еду (свинину и говядину, за что и был прозван «Его Свинейшеством») и прочее-прочее.

Однако тут есть нюанс, о котором стоит упомянуть. Рётаро Сиба был практически влюблён в Ёсинобу, он долго и дотошно изучал его биографию, различные дневники и записи – свидетельства «очевидцев» – что мог утратить объективность при написании данной книги. Нам представлен умный, чертовски ловкий оратор, хитрый и неповторимый человек. Но был ли он на самом деле таким? Мы же не знаем точно, так ли он думал и говорил (дословно), как описано в книге. Поэтому я с осторожностью принимаю на веру всё написанное, но это опять же ни в коем разе не умаляет всех достоинств последнего сегуна истории. Мы о них просто знаем недостаточно.