Рецензии от «vialiy-238692»‎

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ГЕОРГИЯ ПАНКРАТОВА «РОССИЙСКОЕ ВРЕМЯ»

Как отделить суть от глубины, сущность от сложности, а сложность от иносказания? А может и не стоит отделять? В наше сложное время одно не исключает другого и, возможно, даже способствует. Может, отбросить страх и наслаждение, а вдуматься в пророчески-мудрые строки Георгия Панкратова? «России больше не нужна власть. Ни либералы, ни коммунисты, ни демократы — все они дискредитировали себя. Почвенники, западники, монархисты, нацисты, анархо-фашисты — сколько слов и определений было придумано лишь для одной цели — обозначить свою жажду власти, прикрыть звериный инстинкт людей, выдать им флаг, который они любой ценой будут устанавливать на вершине горы, чтобы затем сбрасывать с неё всех, кто попытается к флагу приблизиться. Всё, чего не хватало России в течение всей её истории, — это матери».
Автор пишет твёрдо и ясно, без излишних, в данном смысловом контексте, стилистических изысков и скрытых смыслов. Равнодушие, как известно, рождается от бессилия. Оно даёт нам иллюзорную надежду и уменьшает страх. Писатель же Панкратов настаивает свой недюжинный талант на слезах и крови. Причём, в буквальном смысле. Читать его тексты – тяжёлое испытание; а отложить книгу невозможно, ибо она невероятно талантливо написана и безжалостно правдива. «Вы уже ушли внутрь себя. Там Злоба. Свободная Злоба. Она есть чистая энергия, и этой энергией питается мир вокруг. Понимаете, он умрёт, если не получит нашей подпитки. Целые государства сгинут с лица Земли, континенты зачахнут»! Бездушная и безжалостная машина цивилизации, манипулируя человеком, как вещью, обезличила его и превратила в функциональную деталь глобального политического и рыночного механизма. «Фраза: «Мы будем воевать против рабов» кочевала по интернету, встречалась всё чаще на страницах и в блогах друзей и поначалу многим казалась смешной. Но затем ею прониклись: идея войны с рабами стремительно набирала сторонников», читаем мы в повести «Свобода». Ну, не проницательно ли?! Всё это симптомы глубокого духовного упадка и «добродетели» современного мира – у человека не должно быть личного пространства. Поколение реализуется в массе и во лжи. Меняется не индивидуальный стиль, а коллективные ценности: этические и эстетические приоритеты (взгляните на современное TV), ритуалы, реакция на окружающее. Наша жизнь – это духовный опыт, оплаченный невинными страданиями.
Угодив в самую сердцевину эпохи, Панкратов почувствовал себя не столько её свидетелем, сколько участником и даже беженцем из неё – герои его рассказов гибнут, отворачиваются от мира, выражают порой странный и, может быть, абсурдный протест. Если в тебе нет ощущения, что есть нечто или некто, кто держит тебя в твоём состоянии, влияет на твою жизнь, то будешь болтаться и мотаться взад-вперёд, приходить в отчаяние и безысходность. «Та жена прожила с ним недолго. А другой не появлялось. Работа-машина-дом, компании, вялый отдых. Обзаводился, вроде, связями, деньгами, прожитыми годами. Скоро предстояло менять паспорт — последний раз в жизни, думал он с усмешкой. Так докатился и до этого дня, до этого стола и этой лампы в тишине. А от той усмешки не осталось и следа». В этом как раз и есть та степень обыденного абсурда, который и служит отправной точкой такой прозы.
Мир, в который нам даёт заглянуть автор прост, естественен, лаконичен, зачастую жесток, и Панкратов почти никогда не перегружает его искусственным вымыслом и излишними фантазиями. Беглый, зачастую изящный лаконизм передвигает нас по страницам книги. Писатель чурается банальных лингвистических красивостей, – но удивительно, – его тексты изящны, стилистически добротны и компактны. «В его очках с золотистой оправой падал снег. Нет, падал он, конечно, за окном, а в тонком стекле очков лишь отражался, но Алла вдруг заметила, как красива голубая радужка его глаза, сквозь которую летели и летели бесконечные хлопья. Словно снег шёл где-то внутри человека, и внутри неё, Аллы, тоже шёл снег, и наверняка этот доктор мог видеть — в её зеленых глазах. Ей даже захотелось, чтобы он видел. Но он смотрел в окно». Автор вплотную подходит к своим героям и в упор видим их печальные глаза. Эта тактильная литература ручной выделки как бы рвётся наружу, дотрагиваясь к самым потаённым уголкам нашей души.

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ЭРИХА ФОНН НЕФФА «ПРОСТИТУТКИ НА ОБОЧИНЕ»
Писатель женился на проститутке. Через две недели она опустилась до его уровня.
(народная мудрость)
Действие рассказов происходит на прибрежных шоссе и в борделях Калифорнии и Техаса, в берлинском варьете, в флорентийском театре. Это истории о странных встречах и мимолётных отношениях, в которые вступает герой, странствуя по миру. Книга впервые издана в 1999 году на французском языке под названием ‘Prostitutees au Bord de La Route’ (издательство Cashiers de Nuit).
Доктрина, что литература должна искать себя не столько в стилистике, сколько в сюжете не совсем верна – сборник рассказов Эриха фонн Неффа тому подтверждение, ибо продуманность сюжета и спонтанность истинного творчества несовместимы.
Название книги несколько дезориентирует; любострастный читатель с придыхом прошепчет: фрейдистские упражнения на ниве литературы – моё! И будет в какой-то степени прав. Автор с естественным, но не вызывающим духовным аскетизмом, без лицемерной застенчивости описывает не только томную действительность чужой постели, но и подходы к ней. Это, на первый взгляд, внешне простая откровенная проза, за которой стоит открытый авторский взгляд на жизнь, как на сложное образование, состоящее из простых элементов. Однако простота эта милей читателю мудрёных стилистических экзерсисов: «Она опустилась на колени, прямо на землю. Человеческие самец и самка, в кустах, между церковью и синагогой. Обеими руками Хелен стискивает мои ягодицы. Ни Логоса, ни логики, только зоология. Животворная жидкость изливается в женский рот. Без оплодотворения». Вроде бы, прямолинейно и даже банально. Но только лицемеры боятся прямолинейности и банальности. Чаще всего именно на этой территории происходит самое главное. И нет ничего глубже и мудрее банальности – не надо никаких подпорок и объяснений. Кто-то сравнил творчество Эриха фон Неффа с Генри Миллером. Невероятно точное сравнение! Оба творца с изысканной сложностью простых вещей ведут нас по своим скользким литературным тропинкам.
Задача писателя смотреть и записывать всё, что будет происходить. Людям сведущим давно известно: чем сильнее будешь стараться быть простым и ясным, тем глубже проявится мощь литературного языка. Трепетным пером Эрих фонн Нэфф превращает грубый человеческий материал в идеальный образ. «Она пошла по пляжу. Я наблюдал за ней, облокотившись на парапет. Она взъерошила волосы обеими руками, встряхнула головой. Морская влага оседала у неё на волосах, над прибоем висела тонкая пелена мелких брызг. Она шла по кромке прибоя, там, где волны накатывались на мокрый песок. Порой оборачивалась, глядя, как океан стирает отпечатки её ног. И нижнее бельё не сочеталось с её ритмом ходьбы. Вот она наклонилась, наверное, за ракушкой. Долго рассматривала что-то, держа на ладонях, затем спрятала это в карман». Это ли не потрясающе! Каинова печать интеллекта и стиля.
Правда, иногда складывается впечатление, что гормональная природа – главный ингредиент творчества писателя. Во всяком случае, в этом произведении. Вам не кажется? Вопрос сложный, а задать его некому. Повествование от первого лица, на мой взгляд, самое безупречное – у нас нет сомнения, что автор мог видеть и чувствовать то, что описывает. Героини Эриха фонн Неффта отдаются легко, как сдача, с непоколебимой преданностью этому занятию. «Вечер начался в театре «Пергола», что на Виа делла Пергола. Продолжился в ресторане «Ла Буссола». Те же самые голоса, что недавно кричали «Браво! Браво! Брависсимо!», теперь звучали с хрипотцой, немного гортанно, чувственно. Женщины, мужчины. Срывающиеся с пухлых губ слова, раздувающиеся ноздри, горячее дыхание. Финальный исход таких разговоров — мокрые от пота тела на измятых простынях и острый мускусный аромат, витающий в воздухе спальни».
К сожалению, меня никогда не привлекала надёжная простота продажных и распутных женщин, которые, как заметил Милорад Павич, «к ужину предпочитают усы». Но после прочтения «Проституток…» захотелось попробовать, ведь наша нравственность – всего лишь сексуальная потерянность. Видимо свободные женщины распространяют какие-то особые флюиды. Шлюхи – особенно. Думаю, я подходящий человек, чтобы говорить о нравственности. Вернее, о её отсутствии. Ведь страсть – это не то, что мы можем себе вообразить и возжелать; это когда ты уже знаешь, что близость непременно произойдёт, и ты переступаешь черту своего нравственного восприятия. Скорее всего, так и думал автор, работая над этим необыкновенным произведением.
В литературных этюдах ЖАРЕНЫЕ КАШТАНЫ НА КАСА-СТРИТ и ПРОСТИТУТКА НА КАСА–СТРИТ писатель, на мой, опять же взгляд, к счастью, минуя пошлость, опускается до эротического примитива. Но никто и не утверждает, что Эрих фонн Нефф великий литератор. Но великолепный – да. «Мир, сделанный из слов. Старательно собранный, частица за частицей. Выстроенный по ранжиру. Упорядоченный. А затем — завоёванный. Опрокинутый. Разбитый вдребезги. Растоптанный копытами вражеской конницы». Разве не так?
В книге всё настолько открыто и не завуалировано, что простого обывателя, пожалуй, хватит нервный тик. «Раздевшись, я лёг на массажный стол. Они смотрели на меня, словно медсёстры на пациента в операционной. Покорный кусок человеческой плоти, с которым они намеревались проделать определённые процедуры». Но никак не читателя, прошедшего «Книжную камасутру» Александра Гениса. И вообще, писать эротику без пошлости, скажу вам по секрету, ой, как трудно! А Эриху фонн Неффу удалось. И это высший пилотаж!

Василий Вялый * Рецензия на роман Олега Новокщёнова «АМУСТИС», вышедший в ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «ЧТИВО» (Санкт-Петербург)
Смутное время. Двум молодым полководцам поручено спасение Москвы от осаждающего её Тушинского вора. Все победы одержаны, враги повержены, и остаётся сделать последний шаг, но герои внезапно замирают перед решающим выбором: а что если его не делать? Что если предпочесть подвигам и славе эстетическое созерцание и гомерический абсурдизм? Да, это другая литература, которая не всякому понравится. Продолжая тему якобы ироничную хаоса, спросим – кто же автор? Нам любезно подскажет Дмитрий Горшечников:
Фальшивый диплом историка? Боже, какая мелочь… «Сославшись на высокие связи, возможно, мнимые, он избежал серьёзного наказания, но после получения диплома вынужден был закончить академическую карьеру, так по сути и не начав. Изгнанный из научного мира, презираемый всеми порядочными людьми, он работал слесарем-сантехником и вынашивал честолюбивые планы. На этот раз своей жертвой этот прохвост избрал литературу. Помимо поборов с жильцов и героического устранения аварий, причиной коих был он сам, Новокщёнов фальсифицировал мемуары одного белогвардейского барона. В 2003 году во время проведения ремонтных работ в подвале дома № 98 по Московскому проспекту, он якобы обнаружил ларец с рукописями. Но когда за дело взялись компетентные органы, его быстро вывели на чистую воду. Среди «бумаг барона» следователь Алексей Кудинов обнаружил объяснительную записку слесаря Новокщёнова о пьяном дебоше, устроенном им в ресторане «Пушкин». А какой роман мог написать Олег Александрович, принося пользу Отечеству, работая на поприще сутенёра! Так нет же – историческая стезя, к сожалению, стала приоритетной.
И всё же, вторгаясь в лоно хаоса, постараюсь быть несколько серьёзным (насколько это возможно от текста), хотя всем уже давно известно, что абсурд – самая стабильная форма существования. Предлагаемый под именем Олега Новокщёнова роман вызывает сложные и порой противоречивые чувства. И автор, – надо отдать ему должное, – хитроумно и настойчиво ускользает от твёрдых оценок. Вначале мне показалось, что нащупать авторскую точку зрения будет непросто, но в дальнейшем всё оказалось значительно проще. Неплохая по технике проза, но безнадёжно смещённая от реальности и мрачная, несмотря на супериронию, по колориту и тону. «Тотчас на экране появились сцены сражения. Сквозь клубы дыма происходившее трудно было разобрать — все беспрерывно бегали, кричали, стреляли; камера металась по полю битвы, вырывая ничего не значащие эпизоды боя, и остановилась только тогда, когда какой-то поляк насадил оператора на длинную пику. Пока умирающий оператор брал крупный план, дабы наиболее выразительно запечатлеть лицо своего убийцы, тот, обнаружив, что его снимают, улыбался и передавал привет некоей Каторжине. Последующие сцены фильма были сняты с вертолёта». У романа есть корень в землю и побег в небо. Казалось бы, что ещё надо? А вот что… Новокщёнов выходит за границы заданные культурным и духовным восприятием и повергает в замешательство многих критиков и читателей, привыкших воспринимать литературное произведение по сложившимся традицонно-эстетическим меркам. При этом писатель рискует, как минимум, быть непонятым. Я не утверждаю, что это плохо, но как уже говорили другие рецензенты сего текста – не моё. «Безобразный хаос бессильно шевелится»… Как создаётся подобное чтиво? (sorry издательство). Очень просто. Берутся общеизвестные факты и на них, как на шампур, нанизываются чужие небылицы вперемешку с собственными. Убеждён, что любое литературное произведение, независимо от жанра, должно представлять собой самостоятельный организм, который развивается и строится по своим собственным законам; законы же эти диктуются чисто выразительными средствами, прежде всего языком. Проще говоря, не «что», а «как». Взять к примеру того же Пелевина, которому Новокщёнов ненавязчиво подражает: как только гениальный Виктор Олегович смещается в глубокую мистическую потусторонность, художественность его произведений, на мой непросвещённый взгляд, падает катастрофически. А что уж говорить о сантехнике Новокщёнове… Обожаю эстетический абсурд в литературе – великий Фридрих Ницше, неподражаемый Франц Кафка, великолепный Тибор Фишер, шикарный Самюэль Беккет, восхитительный Альбер Камю, упомянутый выше Виктор Пелевин, но автор Амустиса впишется в этот жанр лишь при условии, если будет убран термин «эстетический». Эстетический же стиль есть норма. Всё остальное – банальные журналистские потуги. Литература мистических фантазий подаётся в виде исторических гипсовых кусков, которые со всеми предосторожностями передаются от автора к автору. Не слишком ли искусственно искусство, в данном контексте, литература? «Немалые усилия приложил Эфраим Лангструмпф, дабы привести полководцев в чувства. Когда оздоровительные коктейли «Кандалы Параджанова» и «Последняя полночь Чапая» всё же возымели своё живительное действие, Эфраим предложил совершить лёгкую прогулку и посмотреть за учениями Понизовой рати, которые устраивал на пустыре за слободой воевода Фёдор Иванович Шереметев. Пустырь представлял собой давным-давно заброшенное колхозное поле, побывавшее уже и площадкой для возведения фешенебельной гостиницы, и свалкой бытовых отходов, и парковкой для фур. О былом сельскохозяйственном назначении участка напоминал только торчащий из грунта ещё с советских времён металлический стенд с выцветшим лозунгом: «БЕРЕГИ ЗЕМЛЮ».
Есть ощущение авторской, как я уже упоминал, надёжно скрытой радости неустройству мира, тайное, подсознательное тяготение к хаосу, который уютно ужился в этом профессионально организованном творении, ибо «литература твоя как поведение». Проповедник-сектант всегда обстоятелен, игриво-пафосен, но зачастую иронично-сумрачен. Несомненно Новокщёнов обладает литературно-ассоциативным мышлением, и в его тексте отсутствуют стилистические ухабы – «равноправие материала и слова». Внимательный читатель, несомненно, обратит внимание на подкупающие реальные детали. Но всё же лучшие литературные произведения рассказывают о людях, а не о событиях, то есть ими двигают характеры, а не ситуации. Вооружившись беспокойным пером, с расточительным многообразием, со спокойной авторской дерзостью, Новокщёнов подает нам нагромождение событий и фактов, но, как я уже говорил, не характеров.
Всё же, думаю, бессознательная лингвистическая эквилибристика Олега Александровича порадует наших читателей, а многие вещи нам непонятны лишь потому, что они не входят в круг наших интересов.

Рецензия на книгу Даши Стрельцовой "Неслучившееся", вышедшею в издательстве Чтиво (Санкт-Петербург).



В последнее время на просторах отечественной изящной словесности произошла стремительная, массовая экспансия женского племени. Я не любитель делить литературу по половому признаку, но всё же факт остаётся фактом. Современный автор лучшей половины человечества, казалось бы, обречен: всё гениальное сказано, все формы найдены, и вообще, что можно написать после Петрушевской, Рубиной, Улицкой, ну и, скажем, Токаревой?
Примеров другой, – дамской, – удачной современной писательской биографии не знаю.
Читаю книгу Даши Стрельцовой "Неслучившееся". Первое впечатление: оптимистическое повторение одной и той же, на первый взгляд, очень глубокой мысли на тему "Что есть человек?". Мысль эта настойчиво челночит между замыслом автора и его воплощением, иногда не попадая в такт. При внимательном чтении с сюжетной логикой и мотивировкой событий там не всё в порядке. Видимо, в этой концептуальной связи был тонкий смысл, но он от меня укрылся.
Подкупают красочные, непритязательно лёгкие литературные гирлянды, но присмотришься-вчитаешься, а они прошлогодние; и начинаешь с раздражением понимать, что это уже видел-читал (см. выше). Декоративная эпоха в искусстве, – в литературе, в том числе, – к счастью заканчивается: декорировать под грандов скоро будет нечего. Характеров в тексте я не приметил – одна лирическая стилизация. Во всяком случае, они показаны скупо и клешированно. Да, в жанре рассказа это довольно-таки трудно показать, но малая форма не освобождает писателя от большого содержания.
Думаю, нужно писать вещи небывалые, совершать лингвистические и стилистические открытия, и чтобы с героем происходили неслыханности (как у Иннера, например).

О хорошем; и его немало. Автор не забывает об одном из главных правил письма: никогда не рассказывай того, что можешь показать. Хороши реальные детали: с расточительным многообразием Стрельцова описывает быт и интерьер, фиксируя изысканную сложность простых вещей.
"Калитка. Такая же наощупь. Так же шуршит по нескошенной примятой траве, открываясь. Лика медленно прошла по саду к крыльцу, над которым горел фонарь. На веранде бормотало радио. Вечерний запах земли, влажной и нагретой за день, смешивался с запахом гречневой каши". Я даже не подозревал, что можно составлять такие сложные художественные конструкции из столь примитивных лингвистических элементов. Замечательно. Мир существует, чтобы войти в наши книги.

Все рассказы наполнены необъяснимым, на первый взгляд, подтекстом, где помимо любви к человеку, есть место страху и сомнению. Даша смогла найти в смешном нелепом, бессмысленном и некрасивом крупицы подлинности. Это невероятно важный акцент в современной литературе. Слова, смыслы, вымыслы. Эффект необыкновенного в обыкновенном. Автору бывает достаточно нескольких предложений – и вот оно, воплощение скоротечности бытия. Безупречно ровная и мелодичная по технике и безнадёжно печальная по колориту и тону проза (забудем на время об Улицкой).
Несомненно, самый мощный рассказ сборника "Каникулы. (Ничего не поделаешь)".
Хитро и любовно приготовленная автором фабула, словно нить Ариадны опутала вошедшего в лабиринт сюжета читателя. Мы уверенно перемещаемся в пространстве текста, но внезапная перемена тона заставляет сосредоточится.
"Однажды она поняла, что умирает. Агонизирует. И нужно спасаться. В квартире, в затхлом запахе, в пустом холодильнике, в смятой, мучительно бессонной постели, в пыльных вещах, в отключенном за неуплату интернете, в грязных чашках, в закрытых шторах, в этой футболке, которую она не снимала уже неделю — во всём была её гибель, горечь ядовитая".
Героиня неустойчиво стоит в центре своих заблуждений (мировоззрений) в результате несчастного случая. Автор сумела показать, что жалость к Лике неуместна, ибо она предполагает надежду, которой у неё не было. Во всяком случае, в этом контексте. Всё в этой жизни должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы был он грустен и растерян. Иногда бывает так: чем хуже жизнь, тем она гармоничнее.

Формула хорошей литературы на самом деле удивительно проста, от которой ровно две дороги: одна туда, где "хуже воровства", вторая – к гениальности. Повторяю, это решать читателю. Однако, услышит ли пение соловья человек. привыкший к грохоту барабана?
В писательском деле давно замечена такая тенденция – чем сильнее ты стараешься быть простым и ясным, тем глубже проявляется сложность русского языка. У Даши Стрельцовой это наверняка получилось.