И приходится моему отцу, полсыну Нильсенов, возвращаться в отчий дом через кладбище. Он идет между матерью и старым пастором, толкая перед собой коляску со мной, по натоптанной тропинке через весь остров, мимо вышки. За нами, с Кручиной в первых рядах, тянутся все, кто не хочет выпустить Арнольда Нильсена из поля зрения. Служка выбегает из часовни и показывает нужную могилу, если так можно назвать покосившийся, крашенный белой краской крест, воткнутый в неподатливую землю среди сорняков у каменной ограды. На доске выведены два имени: Аврора и Эверт Нильсены. Отец опускается на колени, снимает перчатки и складывает руки. Старый пастор преклоняет колени, и даже он, повидавший за годы служения почти все, содрогается при взгляде на развороченную руку Арнольда. – Смерть и крестины, – шепчет пастор. – Ты приехал на горе и на радость. – Отец не слышит. Он смотрит на два имени, написанные одной рукой. Потом поднимается, спрашивает: – Они умерли вместе? – Кручина тут как тут. – Аврора отошла в конце зимы сорок шестого, – говорит он. – А Эверт догнал ее на Троицу. Земля как раз оттаяла, чтоб принять их обоих. – Арнольд Нильсен кивает. – Мы следуем за теми, кого любим, – говорит он и заливается слезами. Кручина опустил глаза, он рассматривает в отдельности каждый палец, которого недостает на Арнольдовой руке. – Никто не мог найти тебя, чтобы сообщить, – говорит он.
Арнольд уже повернулся к служке. Его он узнал тоже, это один из тех мальчишек, с которыми они косили траву в тот день, когда коса оказалась непомерно высокой, а обрыв слишком крутым, мальчишка еще потешался над ним громче всех. – Я хочу поставить своим родителям достойный памятник, – говорит он громко, чтоб все услышали, и натягивает перчатку с деревянными пальцами. – Мне нужен саркофаг размером не меньше, чем самые большие плиты на погосте. Я хочу, чтоб его наполнили речным песком, а их имена выбили в мраморе! – Служка кивает. И все кивают. Так и должно быть. Колесо хочет отдать родителям сыновний долг. Порыв ветра проносится средь могил. Он выдирает цветы, и они ложатся на надгробия колышущимися букетами. – Такой мавзолей, он дорогонько встанет, – замечает служка. – Да хоть сколько! – кричит отец. – Счет перешлете Арнольду Нильсену, в Осло! – Народ начинает мало-помалу расходиться с кладбища, но нехотя, ноги не несут их, покуда они не выяснят, где собрался квартировать Арнольд Нильсен: заночует ли он за ради отпущения грехов вместе со старым пастором в Доме рыбака или все-таки в этом загадочном коробе, стоящем на пристани, у него там что, вагон на колесах с занавесками на окнах? Проникнувшись моментом, даже Кручина в первый и последний раз изменяет своей привычке говорить гадости. – Вы можете остановиться у меня! – говорит он во всю мощь своего голоса. Остальные тоже не желают отставать. Колесо с семьей может пожить у каждого из них! Арнольд Нильсен берет мать за руку, он тронут, он удручен и растроган одновременно. – Нет, дорогие мои! Мы остановимся у себя! – говорит он и оказывается в круге тишины, люди стоят, глядя под ноги, они качают головами, а потом медленно разбредаются восвояси.
