— Чего там гадать? Сейчас пойду и позвоню. И все узнаю.
— Так вечер уже!
— Ничего, попробую.
Не слушая, что мама кричит мне вдогонку, я побежал на улицу. Позвонил из телефона-автомата — и сразу меня соединили.
— Прием заявлений кончается завтра, — ответил мне мужской голос. Приезжайте лучше сейчас. Документов никаких не надо. Приемных экзаменов у нас нет. Только собеседование. Деньги на проезд имеются?
— Нет, — ответил я растерянно.
— Хорошо. Подошлем машину. Назовите адрес.
Я назвал.
— Будем через пятнадцать минут.
И в трубке загудел сигнал отбоя.
— Чудеса! — сказала мама, когда я вернулся. — Так быстро все… А ты не фантазируешь, случайно?
Я настолько был сам удивлен, что не стал ничего ей доказывать.
И действительно, через пятнадцать минут во дворе коротко прогудела машина. Я выглянул в окно: у нашего подъезда стояла новая коричневая «Волга», шофер, опустив боковое стекло, разговаривал с ребятами.
— Ну, мама, я пошел.
Мама хотела заплакать, но сдержалась.
— Ступай, сынок. Ох, не примут тебя, не примут…
Ребята смотрели на меня во все глаза.
— Куда это тебя?
— В спецшколу, — ответил я, берясь за ручку дверцы.
— Ну дела! Что это за школа такая?
— Закрытая, особая.
Я сел на заднее сиденье. Шофер обернулся ко мне, посмотрел строго.
— Много разговариваете, молодой человек, — сказал он. — Сначала поступить надо. А то может быть, зря бензин жжем.
Я смутился и ничего не ответил.
2
Машина въехала во двор большого девятиэтажного дома и остановилась возле каменного крыльца: несколько ступенек и железные перила. Невзрачная дверь с белой табличкой «Прием».
Прием чего? Стеклотары? Белья? Непонятно.Я слегка оробел. Посмотрел на шофера, но он, не обращая на меня внимания, рылся у себя в карманах. Пробормотав: «Спасибо», — я вышел из машины и поднялся на крыльцо.
За дверью оказался небольшой тамбур, а за ним — комнатушка без окон. Под потолком на проводе горела голая электрическая лампочка, за столом сидел загорелый молодой парень в темно-синей спортивной куртке. У него было лицо честного футбольного тренера.
— Добрый вечер, — сказал я, подошел и сел на стул.
— Добрый вечер. — Парень улыбнулся, протянул мне через стол руку и назвался: — Дроздов.
— Очень приятно, — сказал я и вспотел от смущения.
— Фамилия, имя?
— Андрей Гольцов.
— Поздновато явились. Гольцов. Ну, да ладно. В каком классе учитесь?. . Так, в восьмом. А два года сидели в котором? В шестом? Говорите яснее. В шестом. — Он сделал пометку на лежащем перед ним листе бумаги. Я готов был поклясться, что увидел на этом листе свою фамилию, напечатанную на машинке. По какой причине сидели?
Я замялся. Сказать «неспособный к учению» — сам себе навредишь. «Учителя заедались» — неправда. «Не хотел учиться» — хуже того. Я подумал и ляпнул:
— Болел.
Дроздов прищурился, посмотрел на меня с усмешкой:
— Вот как? Чем?
Разговор принимал неприятный оборот. В голове у меня замельтешило: «Энцефалитом? Эхинококком?»
— Гипертонией.
Лицо у Дроздова стало совсем хитренькое: знаем мы эту гипертонию.
— Ничего, — сказал он, — вылечим. — Посидел, помолчал. — Как вы полагаете, Гольцов, вы обыкновенный человек?