встретив Ирину, отказался от своего намерения, так как определился вообще порвать со своим прошлым и не
выяснять теперь уже ненужных отношений.
Однако письмо Бороды показало, что прошлое от него самого не желает добровольно отступать и за
самостоятельность надо бороться.
В 11 часов Гончаров зашел во двор знакомого особняка, с волнением открыв запор. Двор был обнесен
высоким деревянным забором, скрывающим от прохожих и соседей тайную жизнь его жильцов уже много лет.
Гончаров не прошел и десяти метров, как увидел пахана, спешащего из дома ему навстречу.
Прошедшие годы Бороду почти не изменили внешне, но чувствовалось, что он пополнел, и движения его
стали медленнее, как бы он ни старался казаться бодрым при своих шестидесяти пяти годах, среднем росте и
чеховской бородке.
— Заждались мы тебя, Виктор, — ласково произнес он, обнимая его.
Виктор ожидал встречи с ворчливым дедом и соответственно подготовился к грубому ответу, но, почувствовав доброжелательность в голосе и поведении Бороды, посчитал неуместным хамить.
— Жизнь, Илларион Константинович, научила не спешить, а идя вперед, много оглядываться.
Борода не стал углублять такую тему разговора, а, продолжая свою мысль, сказал:
— Повзрослел, возмужал и решил старика забыть. Нехорошо. — В его голосе было столько доброты, а в
жестах ласки, что Гончаров решил с ним не конфликтовать до времени. — Позвал тебя, чтобы как-то отметить
твое возвращение. Ты же мне не чужой, или я ошибаюсь? — вкрадчиво спросил он.
— У меня к вам никаких претензий нет, — ответил Гончаров, помнящий с благодарностью, как однажды
Борода не дал совершить над ним расправу одной воровской группе, которой Виктор, будучи вором-одиночкой, помешал своей самодеятельностью в осуществлении разработанной операции. Борода не только защитил его
тогда, но и принял в свою группу, считавшуюся самой мощной в округе.
В группе числилось семнадцать человек, из которых только девять находились на свободе. Другая половина
у хозяина своим «трудом» зарабатывала досрочное освобождение, постоянно чувствуя поддержку своей
«семьи».
В этой «семье» Виктор прошел от пацана на побегушках, стоящего на стреме, до особо опасного
рецидивиста, умеющего легко себя утверждать и становиться своим в разных режимах содержания, тюрьмах.
Однако такое самоутверждение досталось ему нелегко — приходилось быть битым, бить жестоко, заводить
нужные знакомства и отдаляться от бакланов и псов. Татуировки на его теле сами за себя говорили
сокамерникам. По ним можно было прочесть, кто он такой: за что судим, сколько раз и к какой преступной группе
относится.
За искусно выполненный на спине собор с куполами без крестов он самодеятельному художнику дал бутылку
водки. У этого собора имелось место для «постройки» еще нескольких куполов, но Гончаров решил в его
«строительстве» остановиться на достигнутом.
Зайдя в дом, Виктор увидел в зале шикарно сервированный стол, за которым сидели в основном знакомые
лица: Диспетчер «семьи», и попросту говоря, наводчик, высокого роста симпатичный мужчина лет пятидесяти, изяществу манер которого мог позавидовать не один дипломат. Он обладал многими положительными