Он горестно покрутил своей большой головой, очень прямо посаженной на широкие плечи, предвкушая сон, сладко вытянулся.
— Давай-ка, комиссар, спать! Утро вечера мудренее, — и под нос замурлыкал:
— Это что, твоя молитва на сон грядущий? — спросил я, не сдерживая улыбки.
— Успокаиваю себя. Не терплю безделья и неопределенности.
Что правда, то правда, — и по себе, и по поведению других летчиков я мог заметить, как гнетет людей эта неопределенность, неясность обстановки, когда, кажется, нет для всех разумного, полезного занятия. Прискорбно, что первой жертвой этого настроения стал сам командир. Для себя же я твердо наметил: завтра же, с утра, расскажу людям о прошедшей сессии Верховного Совета. Особенно подробно надо остановиться на заявлении нашего правительства о решимости защищать границы дружественной нам Монголии… Далее: надо составить план занятий с летным составом хотя бы на пару дней. Занятия начать завтра же…
Обо всем этом я тут же говорю Василию Васильевичу.
— Разумно, — отвечает он сонным голосом.
И тотчас же раздалось его сладкое похрапывание.
Утром вставать никому не хотелось: давала себя знать разница в поясном времени.
Командир угрюмо уставился на часы.
— Да, два часа ночи. Москва сейчас крепко спит…
Он не спеша перевел стрелки (по местному времени семь утра), вынул из брюк серебряный портсигар (подарок за отличные успехи в полетах), но тут же уронил на пол. Звон упавшего портсигара разбудил всех.
— Кто хочет завтракать — поднимайтесь, — неповелительно сказал командир.
Перекидываясь отдельными фразами, летчики вели непринужденный разговор. Только я было хотел напомнить командиру о нашей вчерашней договоренности, как вдруг с шумом распахнулась входная дверь, поспешно вошел представитель технической базы гарнизона.
— Все еще спите, нежитесь? — радостно крикнул он на ходу. — Подъем! Всем подъем! На станцию прибывает эшелон с самолетами! Кто его разгружать будет?!
При таком сообщении у летчиков и техников, еще минуту назад придавленных сонной вялостью, словно выросли крылья.
Они окружили доброго вестника, тормошили, засыпая вопросами…Через двадцать минут все были в столовой.
Старший техник эскадрильи подошел к Василию Васильевичу, и мы втроем наметили очередность работ, установив сроки сборки машин. Нельзя терять ни одного часа!
Едва поднялись из-за стола — новая весть: эшелон без остановки проследовал на восток. Василий Васильевич разразился бранью, громкой и яростной. Общее настроение круто изменилось…
А вечером поезд уносил и нас на восток. Там уже ждали новенькие, еще в заводских ящиках И-16. Теперь предстоит собрать эти машины, облетать их и приступить к тренировкам в воздухе.
Новый аэродром находился почти на стыке монгольской и маньчжурской границ. Из-за рубежа веяло горячим дыханием степей. Открытый пустынный массив Забайкалья был удобным районом для базирования авиации.
Лето здесь, как и обычно, стояло жаркое и сухое. Ясная погода держалась устойчиво. Летчики, истосковавшиеся за время пути по полетам, садились в пахнущие свежей краской истребители. Отныне во власти их — мощные самолеты с короткими крыльями, как бы подчеркивавшими стремительную верткость машины! Два пулемета ШКАС и две пушки ШВАК, стоявшие на И-16, — сила, какой мы еще не видели. С утра и до вечера находились на аэродроме. Кажется, никогда еще так глубоко не сознавалась каждым из нас цена минуты, проведенной в воздухе. Никогда, потому что тревога за страну, за спокойную жизнь своего народа не обострялась прежде с такой силой, как здесь, на стыке монгольской и маньчжурской границ. Здесь впервые узнали о том, чего никто не рассказывал нам ни в Москве, ни в дороге, — мы услышали беглые, короткие, почти без всяких подробностей разговоры о майских воздушных боях наших летчиков с японскими истребителями в районе монгольской границы. Эта информация была поверхностна, во многом не точна и случайна, но главный ее смысл дошел до каждого: в майских стычках, спровоцированных врагом, успех оказался отнюдь не на стороне наших истребителей.