Руины, холодные, мирные руины.
Элис спокойно огляделась вокруг. И среди руин можно жить, только бы не было пожаров.
И рядом был Джим, он улыбался ей, ни о чем не сожалея, — разве что о своем необузданном безрассудстве, с которым он тратился не по средствам здесь, у Грабена, где она и не мечтала никогда побывать, и говорил ей, как и следовало ожидать, что она прекрасна. И другие всегда говорили то же. Ее обижало, что он говорит такие банальности, он, которому она решилась целиком довериться. Она отвечала ему печальной улыбкой, а потом хмурилась, и в то же время боялась оскорбить, отпугнуть его своей меланхоличностью и снова улыбалась ему.
Безумная Элис. Он догадается и покинет ее сегодня же вечером, если она не поостережется. Она постаралась снова выглядеть веселой, смеялась.
Но вдруг музыка смолкла в ресторане, и все в зале вдруг притихли. По громкоговорителю прозвучало бессмысленное объявление:
«Убежища… убежища… убежища…»
Раздался вопль. Попереворачивали все стулья.
Элис вся обмякла в кресле, она чувствовала, как холодные, твердые руки Джима притягивают ее к нему, увидела его испуганное лицо, губы, произносящие ее имя. Он взял ее на руки и помчался с нею к выходу.
На улице холодный воздух привел ее в чувство, снова с ужасом она обнаружила руины вокруг, призраков, устремившихся в самый хаос развалин, там раньше особенно буйствовал огонь.
И она знала…
— Нет! — вскричала она, дергая его за руки. — Нет! — настаивала она, в то время как едва видимые тела стремительно заталкивали их в самое пекло.
Он неожиданно внял ее настойчивому протесту, схватил ее за руку и ринулся навстречу толпе. В то время, как в ночи, как сумасшедшие, вопили сирены, они вместе устремились сквозь развалины по только ей ведомому пути к спасению.
И прямо к Кингсли, где стояли покинутые посетителями, но реальные столы с едой на них, валялись опрокинутые стулья и двери были нараспашку.
Они прошли через все кафе, потом через кухню на лестницу в подвал, ниже, ниже, в холод и мрак убежища.Там никого не оказалось. И тут земля содрогнулась — звука они не слышали. Сирены смолкли и больше не возникали.
Они лежали в темноте, прижавшись друг к другу, и дрожали, а над ними много часов буйствовал огонь, дым от которого иногда проникал в убежище, и им от него щипало в глазах и носу. Издалека донесся грохот рушащихся стен, потом громыханье поближе, но убежища оно не коснулось.
Пасмурным, мрачным утром они выбрались на улицу, где еще стоял запах гари.
Тихо, в полном молчании лежали перед ними руины. Призраки-дома превратились во вполне реальные развалины. Не бродили духи. Необычными были лишь пожары — где-то реальные, а местами огонь-призрак играл на холодных кирпичах, но и те, и другие постепенно угасали.
Джим тихонько выругался, потом еще и еще, а потом разрыдался. Когда она посмотрела на него, глаза у нее были сухие — она уже выплакала все свои слезы.
Она слушала, как он говорит о еде, о том, что надо покинуть город, покинуть им обоим.
— Хорошо, — сказала она.
И сомкнула уста, и закрыла глаза — только бы не видеть то, что она увидела. Когда она все-таки открыла глаза, все оказалось правдой: лицо его стало прозрачным, из него ушла кровь. Его затрясло, он схватил ее, как безумный.