– Вы бы говорили потише, капитан: вас могут услышать…
– Кто? Кроме нас с вами, здесь нет ни одной живой души… Ну, да ладно, оставим эту тему. Скажите мне лучше, что сталось с капитаном Темпеста?
– Не знаю. Думаю, что убит на одном из бастионов.
– Разве вы были не вместе?
– Нет, мы были с ним разлучены во время штурма, – лгал Перпиньяно, инстинктивно чувствуя, что нельзя доверять поляку.
– Да? Гм!. . А интересно бы знать, что делает около той вон башни Мулей-Эль-Кадель?. . Я видел его давеча вместе с Эль-Кадуром… Впрочем, может быть, это были вы же, а вовсе не араб? – с язвительным смехом продолжал Лащинский. – Будет вам хитрить со мной. Скажите откровенно: вы провожали Мулей-Эль-Каделя в его таинственной ночной экскурсии, или это действительно был араб капитана Темпеста? Нехорошо так скрываться от друзей.
– Решительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, синьор Лащинский? Я не видел ни Мулей-Эль-Каделя, ни Эль-Кадура, ни капитана Темпеста, и думаю, что последних двух даже и в живых уже нет…
– Гм! А откуда же вы взяли бурнус Эль-Кадура? Или он заранее отказал вам его по завещанию? А?
– Странно! Разве не может быть двух совсем одинаковых бурнусов? Этот бурнус я приобрел еще в первые дни моего пребывания в Фамагусте у одного местного араба. Не отрицаю, что этот бурнус действительно похож на бурнус Эль-Кадура, ведь они все делаются по одному…
– Да?. . Однако вы ловко умеете сочинять, синьор Перпиньяно!. . Но оставим в стороне и бурнус.
Побеседуем лучше о капитанше Темпеста…– Как вы его назвали, синьор Лащинский? Разве капитан Темпеста выказал такую трусость, что вы его так…
– Те-те-те, да, будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?. .
– Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста – женщина, – спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. – Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом… К тому же неизвестно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.
– Ах, какой вы упрямый, молодой человек! – с насильственным смехом сказал поляк. – Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?
– Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но, разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора… В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.
– Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.
– Постараюсь не попасться.
– А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммада, и что я могу помочь вам выпутаться из беды.
– Благодарю. Не забуду.
– Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант. Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.