Вот почему лучшая путевая проза — поэзия, прежде всего та, что писал Бродский. Как раз в прозе, как это случилось с сомнительным «Стамбулом» или просто лишней Бразилией («Флейта»), этого не видно. Но в стихах Бродский применял оптику, которая не снилась «Лейке»:
Поэту не вернуться в этот город, потому что он бредет по времени, а город в нем застрял, и по Арно, обмелевшему от хода лет, никуда не уплывешь. Но если даже не нами сотворенная река замедлила свой бег под грузом осевшей истории, то что уж говорить о домах, вросших в рыхлую почву прошлого. Выстроившись вагонами вдоль рельсов речки, они застыли в пути, не доехав до забытой цели. В этой оцепеневшей сказке идти некуда, зато здесь можно гулять: взад-вперед, туда и обязательно обратно. Автору для этого, однако, не хватает пары.
Какое отношение эта меланхолическая обстановка имеет к географии? Что делает эту литературу путевой?
Повод. Не впечатлениями дарит нас дорога, а состоянием. Путешествие — опыт самопознания: физическое перемещение с духовными последствиями. Встроив себя в пейзаж, автор его навсегда меняет — на уставшую реку, строй вошедших в нее фасадов и умелый, как в неспешном менуэте, парный парад горожан, собравшихся на предвечернее paseo. Говоря одним словом, Флоренция.
Когда самое интересное в путешествии — путешественник, то лучше читать о том, о чем и писать-то нечего. По моему горячему убеждению, лучшую путевую прозу писали полярники. В высоких широтах единственная достопримечательность — абстракция, невидимая, неосязаемая и бесспорная, как Бог, душа и полюс.
Последний был Граалем прогресса.
От него тоже не ждали ничего конкретного, но все к нему стремились — по мотивам, не до конца выясненным. Эта благородная неопределенность — лучшее из всего, что есть в нашей истории. Полярник как конквистадор, но наоборот — дух, очищенный от алчбы и жестокости.Я люблю этих людей и горжусь, что принадлежу к тому же — людскому — племени. Обуреваемый честолюбием, как цезарь, благочестивый, как монах, любознательный ученик Просвещения, романтичный, как влюбленный поэт, и практичный, как буржуа, тип полярника — высшее достижение Запада, вершина расы.
По пути к полюсу путешественники писали такую прозу, что на ней следует воспитывать школьников. Пример доблести, Плутарх без войны. Их литературный дар был попутным, нечаянным. Они вели дневники в соавторстве с природой и подражая ей — ее терпению, масштабу, философии. Приближение к точке, где исчезает всякая жизнь, кроме авторской собственной, да и то не всегда, придавало всякой строке экзистенциальную наценку. На этих широтах вес слов был так высок, что всякая подробность — от метеорологической до кулинарной — звенит, как на морозе.
К тому же все они, похоже, были хорошими людьми, не говоря уже о лучшем — Нансене. Чтобы в этом убедиться, поставьте себя на его место. По дороге домой, не сумев до него добраться вовремя, Нансен вынужден зазимовать со спутником, которого он выбрал лишь потому, что тот лучше других ходил на лыжах. Много месяцев в одной норе с почти случайным человеком. За полярным кругом это даже не робинзонада — зимой тут можно только ждать лета.