Как много крови.
— Это ваш муж, миссис Уорд? — спросил Маккензи.
Донна кивнула и, протянув руку, коснулась одной из изуродованных щек.
Господи, какой он холодный.
В тех местах, где на его коже не было ушибов и ран, она была так бела, как будто из него выкачали всю кровь. Она погладила одну из его бровей, затем коснулась губ указательным пальцем.
Какие холодные.
Она поднесла кончики пальцев к своим губам, поцеловала их и еще раз прижала к его холодным губам.
После того как она вновь кивнула, полицейский повел ее к двери.
Обернувшись, она увидела, как Джордан водворил покрывало на прежнее место.
Тогда-то она и упала, лишившись чувств.
Глава 5
Сколько слез могут пролить человеческие глаза, размышляла Донна, сидя у себя дома.
Сколько боли может причинить смерть любимого человека? Можно ли измерить боль, установить ее точные параметры, классифицировать, как и все другое?
Только Крис мог бы ответить на этот вопрос.
Ее руки коснулась чужая рука, сильная и добрая.
Это была рука сидевшей около нее медсестры, женщины лет тридцати пяти.
Должно быть, она на год или два старше, чем Крис.
Таких пронзительных, как у нее, голубых глаз Донна еще никогда не видела. Но сейчас эти глаза светились только сочувствием Стены в этой небольшой комнате, где стояло лишь несколько потертых стульев, были желтые. На них висели плакаты с лозунгами.
СОБЛЮДАЙТЕ РАБОЧИЕ ЧАСЫ
ПЕРЕУТОМЛЕННЫЕ ВРАЧИ ПРЕДСТАВЛЯЮТ СОБОЙ
БОЛЬШУЮ ОПАСНОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ
БОРИТЕСЬ ЗА СОКРАЩЕНИЕ РАБОЧЕГО ДНЯ
На маленьком столике возле нее стояли две чашки с чаем, одна еще дымилась.
— Выпейте, — велела сестра, поднося чашку к руке Донны и одновременно твердо держа ее другую руку.
Донна взглянула на нее, затем на полицейского напротив.
Взяла чашку и сделала несколько мелких глотков.— Вот молодец, — сказала медсестра, все еще не отпуская ее руки.
Донна сделала еще несколько глотков и поставила чашку. Затем глубоко втянула в себя воздух, словно пытаясь заполнить образовавшуюся в ней пустоту, откинулась на спинку стула, закрыла глаза и положила руку на лицо. Теперь, когда рыдания прекратились, она дышала часто-часто. Но щеки у нее все еще были мокрые.
— О Господи, — шепнула она, впервые ощутив, какая тяжелая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов над ее головой, стоит в комнате.
Было одиннадцать ноль шесть.
— Что случилось? — спросила она, глядя поочередно то на медсестру, то на полицейского.
— Вы упали в обморок, и мы принесли вас сюда, — спокойно ответила полицейский.
— О Господи, — вновь пробормотала Донна. Это обращение прозвучало как начало молитвы.
Комната была освещена всего лишь шестидесятиваттной лампочкой. Снаружи, за закрытыми шторами, она слышала шум ветра. В самой же больнице, казалось, царило спокойствие. Минуты тянулись бесконечной вереницей, а она все сидела, уставясь в одну точку, удивляясь, почему в душе у нее такая пустота. Ничего, никаких чувств. Словно школьная доска, с которой стерты все записи. Только ужасающая, почти физически осязаемая пустота, как будто в душе у нее все вытравлено. Неужели можно излить все свои чувства до полной опустошенности? Донна смотрела на свое тело как на пустую оболочку, ничего не скрывающую шелуху.