Анатолий Найман
Экстерриториальность
Свой мир
«Быть под знаком, под дланью, под властью…»
Быть под знаком, под дланью, под властьюнезнакомца, который одинучит жизни как хрупкому счастью,но велит себя звать господин,о, я за! Я-то за! Да и кто жепротив?. . Кроме него одного —в истонченной носящего кожезолотое мое вещество. Рад служить – но плениться нельзя имдо конца как возлюбленным. Раджизнь отдать ему, но не хозяиней, а раб я. Так может ли раб?Грош цена мне – но что ж с недоверьяначинать и, вспоров в Рождество,выпускать из подушек, как перья,неземное мое существо? «О каллиграфии и кляксах…»
О каллиграфии и кляксахни-ни – ле неж д’антан. Молю,преподавайте в младших классахмой почерк. Стиль. Судьбу мою. Чертите детям сетку линий,написанную на родукак клинопись лучей и ливнейруки, сходящихся в звезду. В ней есть узор, а что извивыот точки А до точки Бсложны, то это танец Шивы,напечатленный на судьбе. Все дело в правильном наклонепера и глаза, на ходуоставивших намек в ладонитатуировкой на роду. «Жму на клавишу и на педаль…»
Жму на клавишу и на педальну стони, фисгармония!Отвращенье мое передайк торжеству беззакония,а точней, к торжеству хоть чего,хоть неведомой сущности. Что за рабский восторг, что числоотчуждает от штучности!В современный надрыв и напрягсвой скулеж под ударамиперекачивай с помощью тяг,сколь бы ни были старыми. Потому что и музыка сфербез тебя, фисгармония,не аккорд пустоты, а обмер. Барабан. Церемония.
«Траурным шарфом клетка обвита…»
Траурным шарфом клетка обвита,спит канарейка, полночь в кавычках. Несправедливо, fuga et vita,жизнь, убегая, время ей вычла. Ведь и всего-то петь ничего ей,даже у моря в климате жарком —что ж ты, хозяин, собственной волейсвист ее душишь шелковым шарфом. Участь и так уж пленной испанкименьше пропета, больше забыта —не досаждай ей в стужу, по пьянке,жизнь, убегая, fuga et vita. Самоубийство сумасшедшего
Всмотрись внимательно в того, кто наконец уходит. Как зайчик солнечный сверкнул, как ласочка и рысь. Не клянчил больше, да и что – дадут часочек, годик. Кто, улыбнувшись, подмигнул, и был таков – всмотрись. Он прав. Не говорите мне, что Бог им недоволен —им, ужасавшимся, что скат карнизов тянет вниз,что петлями ложится звон на землю с колоколен, —и сам, зажав в губах язык, как колокол, повис. На лишний вздох, на лишний миг, на лишний полденьжаднымнам – он, дивясь, передает лицом, что быть в гробунебоязно, да и пора когда-то, если ангелдавным-давно раз навсегда остановил судьбу. «Какую роскошную панихиду…»
Какую роскошную панихидупоют межсезонные менестрели,когда каждой твари по паре и видуих вдруг под окном соберется в апреле:по снегу небесному, гревшему землю,по углям, погаснувшим в печке, по дыму,по пеплу Помпеи, по сгнившему стеблюпоют: упокой, кто ты есть, эту зиму. Из клюва взорвавшейся почки Везувийструну одуряет дымком поцелуя,у певчих затем и застрявшую в клюве,чтоб «памяти вечной» звенеть «аллилуйа». Еще бы денек к тридцати – и на пляскусвернуло, какая не снилась Давиду. И так уже слишком похоже на Пасху,и слез не хватает допеть панихиду.
