Читать онлайн «Закат старого века»
Автор Александр Амфитеатров
Амфитеатров Александр Валентинович
Закат старого века
Амфитеатров А. В. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 7. Концы и начала. Хроника 1880--1910 гг. Закат старого века. Дрогнувшая ночь
М. : НПК "Интелвак"; ОО "РНТВО", 2003.
ЗАКАТ СТАРОГО ВЕКА
Величайшую неприятность для автора, осужденного заочно выпускать в свет книги свои, слагают те непреодолимые случайности, которыми даже при условиях добросовестнейшего издательства фатально врываются в дело шутки пространства и времени. Так вот вышло и теперь с этим томом "Концов и начал", с "Закатом старого века". Он выходит в этом отдельном издании точным воспроизведением того текста, который печатался в "Современнике" 1911 года. Между тем я намеревался пополнить роман тремя главами (между нынешними III и IV), пропущенными мною в журнале по необходимости дать больше места роману другого автора, и закончить роман картиною всероссийской Нижегородской выставки 1896 года. Критика, довольно благосклонная к "Закату", покуда он печатался в "Современнике", ставила мне в упрек, что он -- покуда -- не роман, но лишь ряд схваченных с натуры бытовых карт и сцен. Думаю, что упрек будет повторен, и не могу заранее не согласиться с ним до известной степени -- ввиду тех пропусков, о которых я говорил выше, потому что вместе с ними из романа исчез целый ряд действующих лиц, именно для "романической" его части весьма немаловажных. Но обстоятельства случайно сложились так, что я не только не мог сделать предполагаемых вставок, но даже и продержать авторскую корректуру. Весьма извиняюсь в том пред читателями и прошу верить, что в том неповинны ни отсутствие доброй воли состороны автора, ни небрежности со стороны издательства, а исключительно "пропавшие грамоты" международной почты, вследствие запоздания которых издание было сразу отпечатано в том виде, как теперь оно выходит в свет, и какие бы то ни было изменения в нем стали уже технически невозможными.
I
В Петербурге было гнусно.
Вместо воздуха в окна смотрело грязное молоко. Из комнаты влажный гнет его прогнали дыхание калорифера и электричество, сверкающее вопреки 11-му часу утра четырьмя матовыми колпаками, но тем гуще и мутнее текло и слоилось оно за окном, по улице. Между стеклами молоком слезились решеткою капель струи талой сырости, столь гнилой и презренной, что почесть ее снегом или дождем значило бы и снег, и дождь обидеть. Нагнулась в три погибели над городом великая, от века и навыки простуженная слякоть -- флюсовая, ревматическая, катаральная: тускло висела, холодно потела, кисла, мокла, оседала, капала. И это называлось апрелем.
Молодой, но весьма осанистый и с преблагородной наружностью действительный статский советник Илиодор Алексеевич Рутинцев любовался радостями столичной весны из величественного кабинета -- угловой четырехоконной комнаты в длинном казенном здании, вмещавшем под своим глазастым сундуком одно из самых важных и сильных правительственных ведомств. Одетый в темную зелень тяжелых мебельных бархатов, с угрюмыми складками драпировок по узким и высоким, якобы готическим дверям и окнам, этот кабинет-катафалк почитался историческим и символическим, как временная пристань больших кораблей, которым суждено большое плавание. С основания самого ведомства и от начальника к начальнику он отводился тем чиновникам, любимцам и деловикам, которых главы ведомства избирали своею "правою рукою". В 1896 году ведомством управлял действительный тайный советник Бараницын, а Бараницыным -- вот этот самый Илиодор Алексеевич Рутинцев, стоящий теперь в ожидании телефонного зова к утреннему докладу у окна, равнодушно и брезгливо созерцая петербургское воздушное молоко. Мужчина -- хоть куда. Сразу видно, что некровный петербуржец и не природный чинуша, а барин и москвич, выделывающий себя -- не весьма, впрочем, успешно -- под лорда английского. Великороссийский столбовик-дворянин с головы до ног, и даже светлые пуговицы "государственной ливреи", всех почти обезличивающие и облакеивающие, тускнут на нем как-то благородно, не в пример прочим. Лик крупичатый, светлоглазый блистает жизнерадостью и говорит о несокрушимом здоровье; плешь, спереди русокудрявой стрижки вполволоса, с зачесом, еще незначительна и даже производит впечатление нарочно выдранной ради солидности, чтобы не казаться преждевременному генералу уж слишком молодым не по чину; корпуленция столь благонадежна, что завистники Илиодора Алексеевича давно уже прозвали его из какого-то стихотворения "Матильдою с плотным усестом".
