Читать онлайн «Чернильная смерть»

Корнелия Функе

Чернильная смерть

Может быть, все на свете

связано лишь с томлением.

Рольфу – навечно. Я была невероятно

счастлива замужем за Сажеруком.

Айлин, знающей все об утратах, всегда умевшей понять и утешить.

Эндрю, Энджи, Антонии, Кэм и Джеймсу,

Каролине, Феликсу, Микки и, наконец, но уж точно

не в последнюю очередь, – Лайонелю и Оливеру, всем,

кто наполнил черные дни светом, теплом и дружбой.

И Городу Ангелов, питавшему меня первобытной

красотой; мне кажется, здесь я обрела наяву

свой Чернильный мир.

Я – песня, которая птицу поет,Я – лист, что землю рождает,Я – прилив, что луну за собой ведет,И река, что песок заметает. Я – облако, уносящее вихрь,Глина, что руку лепит,Земля, дающая солнцу свет,Искра, выбившая кремень,Слово, произносящее человека. Чарлз Косли. Я – песня

Только пес и лист бумаги

Лунный свет падал на халат Элинор, ее ночную рубашку, босые ноги и пса, лежавшего на полу у кресла. Пес Орфея. Как он глядел на нее своими вечно печальными глазами! Словно хотел спросить: ну почему, ради всех манящих запахов на свете, ты сидишь ночью в библиотеке, среди безмолвных книг, неподвижно уставившись в одну точку?

– И впрямь, почему? – спросила Элинор в пространство.  – Потому что не спится мне, глупая ты тварь.

И все-таки погладила пса по голове. «До чего мы дожили, Элинор, – сказала она себе, с трудом подымаясь с кресла.  – Разговариваем по ночам с собакой. А ведь ты терпеть не можешь собак, а эту особенно: каждый хрип ее одышливого дыхания напоминает мерзавца-хозяина».

Да, она оставила у себя пса, несмотря на болезненные воспоминания, не выбросила и кресло, хотя в нем сиживала Сорока.

Мортола… Как часто Элинор слышался ее голос в тишине библиотеки, как часто виделись ей Мортимер и Реза между библиотечных стеллажей или Мегги у окна, с книгой на коленях, лица не видно за прямо спадающими светлыми волосами… Воспоминания – это все, что есть у нее теперь. Не реальнее, чем образы из прочитанных книг. Но что осталось бы, потеряй она и эти воспоминания? Одиночество, уже окончательное, с тишиной и пустотой в сердце. И уродливой псиной.

Элинор взглянула на свои босые ступни, совсем старческие в бледном лунном свете. «Лунный свет! – думала она, шевеля пальцами ног в серебристом луче.  – В книжках ему приписывают волшебную силу. Вздор все это! Всю жизнь голова у меня была забита печатным вздором. Даже на луну гляжу через буквенную завесу. Ах, стереть бы все чужие слова из головы и сердца и хоть раз увидеть мир собственными глазами!

Н-да, Элинор, мы снова в отличном настроении, – думала она, бредя к витрине, где хранилось то, что осталось ей от Орфея, кроме собаки. Купаемся в жалости к себе, как эта псина, в каждой грязной луже».

Листок в застекленной витрине на вид не представлял из себя ничего особенного – обычный лист линованной бумаги, густо исписанный синими чернилами. Никакого сравнения с великолепными иллюминованными рукописями, лежавшими в других витринах, хотя каждая линия в почерке Орфея выдавала его самовлюбленность. «Надеюсь, укусы огненных эльфов согнали с его лица самодовольную ухмылку, – думала Элинор, открывая витрину.  – Надеюсь, латники проткнули его копьем, нет, лучше думать, что он умер с голоду в Непроходимой Чаще медленно, мучительно…» Не в первый раз воображение Элинор расписывало гибель Орфея в Чернильном мире. Ничто не радовало ее одинокое сердце сильнее, чем эти картины.