Николай Гейнце
Ермак Тимофеевич
«На конце России»
I
В деревенском замке
– Ну что, Антиповна, как Аксюта?
– Да все так же, батюшка Максим Яковлевич, все так же…
– И с чего бы это?
– Ума не приложу, батюшка Максим Яковлевич, что за напасть такая стряслась над девушкой… Кажись, с месяц всего, как кровь с молоком была, красавица писаная, она и теперь краля кралей, но только все же и краски поубавились, и с тела немножко спала, а о веселье прежнем и помину нет, сидит, в одно место смотрит, по целым часам не шелохнется, ни улыбки, не токмо смеху веселого девичьего, в светлице и не слыхать, оторопь даже берет…
– Недужится, может?
– Пытала я ее, здорова, говорит… Да и, по видимости, не недужится, ни тебе огневицы, ни лихоманки не видать, батюшка… Мекала я, может, от сглазу… С уголька три зари вспрыскивала, крещеной водой три утра, ничегошеньки не действует… А видимо, напущено.
– Напущено?
– Напущено, батюшка Максим Яковлевич, напущено… Поверь мне, старухе. Истинное слово напущено…
– Отчитать надо, не мне тебя учить, чай, сама знаешь эти колдовства и наговоры.
– Знаю, батюшка, знаю, как не знать, столько лет на свете живши, читала, отчитывала…
– Но что же?
– Не в пользу, батюшка, не в пользу… Видно, колдовство-то припущено сильное… Бес в ней… Прости господи…
Последние слова были произнесены шепотом.
– Окстись! Бес… Неладное болтаешь… Ребенок ведь…
– Ну какой же, батюшка, Максим Яковлевич, она ребенок, девятнадцатый год пошел… Знамо, девушка соблюдена, душа невинная, то он-то враг людской, таких-то и любит…
– Полно болтать, Антиповна, несуразное… Поди, присмотрись к Аксюте, может, болезнь внутри еще выкажется…
– Пойду, батюшка, Максим Яковлевич, присмотрюсь. Ноне ее на ночь маслицем освященным помажу… Может, Бог даст, и полегчает ее душеньке. Только ты, батюшка, занапрасну меня, старуху, обижаешь, что болтаю я несуразное… Силен он, враг людской, силен… Горами ворочает, а не только что девушкой…
– Да ты раскинь умом, старая, с чего бесу входить-то в нее?
– С чего? Злым человеком, лиходеем напущен… За всяко просто бывает, батюшка…
– Где у нас лиходеец-то… Татары, вогуличи, остяки.
Так Аксюта их и в глаза не видала… Наша же челядь вся нам проданная…– Ох, батюшка, разве можно влезть в человека-то? Вот взять хотя бы нового-то черномазого, гостя желанного…
– Ты говоришь о Ермаке?
– Хотя бы и о нем.
– Да Аксюта его, кажись, всего на счет раза три видела…
– Много ли ребенку-то надо?
– Вот и толкуй тут с тобой… То ребенок, а то не ребенок…
– Вестимо, ребенок душенькой…
– Иди… иди…
Разговор этот происходил в июле 1581 года между Максимом Яковлевичем Строгановым, высоким, красивым, мужчиною лет тридцати, с чисто русским открытым лицом – несколько выдающиеся только скулы его указывали на примесь татарской крови – и старухой лет под пятьдесят, Лукерьей Антиповной, нянькой его сестры Ксении Яковлевны, в одной из горниц обширных хором братьев Строгановых.
Привольно раскинулись и высоко поднялись эти хоромы и могли, по справедливости, быть названными деревенским замком. Трехэтажные, хотя окна начинались только со второго этажа, они стояли посреди огромного двора, обнесенного острогом из заостренных толстых бревен: кругом хором по двору стояли отдельные избы, где жила многочисленная прислуга, составляющая при случае и оборонительную силу.