Алексей Лукьянов
ЖЁНЫ ЭНТОВ
Вы читали «Властелина колец»? Я так и знал: у вас лицо начитанного человека. Вы помните — там есть такой народ — энты? Люди-деревья, сплошь мужчины, которые потеряли своих женщин. О, да, вы понимаете, о чём я. Ну, что же, дослушайте мою историю до конца, и вы поймёте, что иначе я поступить не мог.
Всё началось с того, что на предпоследней перемене Федька Прошин сказал:
— Пацы, после уроков не расходитесь, встретимся у турников. Базар есть.
Зря Федька не болтал, поэтому пятый и шестой уроки мы сидели, как на иголках, теряясь в догадках, что он такого узнал, что непременно надо в понедельник после уроков собираться, а не как обычно — в пятницу. Как ни тыкали Федьку пальцами, как ни умоляли хотя бы намекнуть, о чём базар, он не проронил ни звука. Видимо, опять намечался махач с «бэхами», которые в последнее время начали борзеть.
Но всё оказалось куда интереснее.
После уроков мы вышли во двор, прошли на спортплощадку и сели на корточки у турников. Федька оглянулся и негромко сказал:
— Трефилов — пидор.
Наступила тишина, от которой зазвенело в ушах.
— Пиздишь, — сказал Толян, когда молчание затянулось.
— Бля буду.
Мы с Жекой переглянулись. Уж кто из наших учителей меньше всего походил на гомосека — так это Сергей Игоревич. Он был выше всех, шире всех в плечах, огромные руки, все в мозолях, ожогах и порезах, одинаково легко управлялись с колбами и мензурками на уроках химии, токарным и плотницким инструментом на трудах, но ещё круче — с ножом на уроках самообороны.
— Гнилой базар, — сказал я. — Мы же с ним сто раз в бассейн ходили, в одной душевой мылись.
Если бы он был впопеску, у него бы стоял на нас.— Колян, завали, — оборвал меня брат. — Пусть говорит.
Федька уже раздувал ноздри, что предвещало неминуемый махач, так что Жека правильно меня оборвал. Махаться с Федькой не решался даже Тоха, самый здоровый боец в классе. Федька дрался без правил, мог запросто по яйцам ударить, укусить, вырвать половину волос из башки. Болтали, будто к нам в школу его перевели после смертельного случая — вроде Федька нечаянно убил в драке другого пацана.
Федька рассказал, что к ним в гости из Сибири приехал дядя Гоша, сослуживец его бати. Конечно, мужики квасили полдня, но Федькин батя, зная, что сыну вставать в половине восьмого утра, в двадцать три ноль-ноль объявил отбой, как по расписанию. Ночью Федька пошёл в туалет, а когда возвращался к себе, услышал в комнате отца разговор. Он прислушался. Мужчины говорили негромко, вполголоса, но Федька разобрал, что обсуждали какого-то пидора. Дядя Гоша говорил, что фотокарточка этого педрилы ему сразу показалась знакомой, и он вспомнил, что в Красноярске эта физия на всех стендах висела — «особо опасен, гомосексуалист, растлитель», полный набор тяжких и особо тяжких. Батя долго молчал, потом велел молчать в тряпочку, пока не разберётся.
— А с чего ты взял, что они про Игорича говорили? — спросил Жека.
— Я сам спросил. Пока батя брился, я тихонько его кореша растолкал и расспросил. Но это, бля, тайна.