Мария Голикова
Зима с Франсуа Вийоном
За помощь в переводе и ценнейшие историко-филологические консультации огромное спасибо Фаине Гримберг, Марине Штанчаевой и Жилю Башелье.
Все творения мира суть для нас как бы книга, картина и зеркало.
В такие хмурые ноябрьские дни, как этот, башни собора казались особенно высокими и суровыми. Ветер пробирал до костей. Худой студент, кутаясь в плащ, стоял перед устремлённой в небо громадой Нотр-Дама и смотрел вверх — то ли на его строгие линии, то ли на чёрных птиц, круживших в низком небе, то ли на серые зимние облака. Потом бросил взгляд на скульптуры над входами. Христос, ангелы, мертвецы, вставшие из могил для Страшного суда… У него мелькнула мысль, что они все, должно быть, уже насквозь продрогли на таком холодном ветру, а Страшный суд ещё не скоро. Хотя кто знает… Заканчивалась пятница 18 ноября 1492 года от Рождества Христова. Время шло своим чередом, осень сменялась зимой, и всё под небом было на своих местах. Только он, Жан-Мишель Тернье, студент Парижского университета не мог найти себе места и в эту минуту ощущал себя так, словно стоял не на площади перед собором, а на открытом помосте, и его душа была настежь распахнута всем ветрам этого мира, а его судьба предоставлена в полное распоряжение всем дорогам и неожиданностям, какие только могут случиться на свете. Он опять подумал о книге, о непонятной надписи в ней — и о стихах. Это всё из-за них. Они что-то сделали с ним.
Прежде Жан-Мишель даже не представлял, что в стихах может быть столько жизни.Это были странные стихи. И вся история с книгой тоже была странной с самого начала. Несколько дней назад Жан-Мишель возвращался домой, припозднившись. Ноябрьскими вечерами в парижских закоулках темно, как в преисподней. Жан-Мишель пробирался по улице, стараясь не провалиться в глубокие грязные лужи, когда услышал шум борьбы и разглядел впереди какую-то возню. На всякий случай достал кинжал, хотя обращаться с ним толком не умел, и остановился, всматриваясь. В тусклом свете фонаря, висевшего над дверью в конце переулка, мало что было видно. Он понял только, что наблюдает, по всей вероятности, не драку собутыльников, а грабёж — обычное дело для таких улиц и для такого позднего времени. Послышался удар, о стену шваркнул камень, раздалась брань, потом какой-то человек вырвался и убежал, и ещё двое — за ним. Переулок опустел, всё стихло.
Жан-Мишель вложил кинжал в ножны и подошёл к тому месту, где только что была драка. У стены что-то лежало. Он наклонился, поднял книгу и досадливо поморщился. Такие ценные вещи, как книги, не должны валяться в грязи парижских улиц, не должны попадать туда даже случайно! Как прав профессор Пери! Идут века, но человеческая природа не улучшается, а, напротив, ухудшается, и никакие достижения науки и произведения искусства не могут заставить людей уважать друг друга и относиться к книгам и знаниям с надлежащим почтением… С такими мыслями Жан-Мишель осторожно стёр с книги слякоть и грязь, поправил плащ и подошёл ближе к фонарю. «Le grant testament Villon et le petit: Son codicille, le iargon & ses balades».