Ирина Лобусова
Плач под душем
Я знала, что ухожу в никуда.
Дверь открылась. Узкая полоска коридора была тёмной. Мне казалось: не дверь, тёмная бездна…
– Прости, что я причинил тебе боль…
Боль? Я обернулась. Электрический свет тусклой гостиничной лампы падал со спины, и лицо я не могла рассмотреть. Собственно, лица уже не было. Было лишь какое-то нелепо сказанное не к месту слово. Боль? Мне хотелось запрокинуть голову, смеяться, кричать, рвать кожу и вены, и толстый слой безнадёжности вместо кожи, волос, глаз… Разве на тысячную долю можно знать, что означает это слово? Знать и произносить его – просто так? Разве можно обозначить чем-то смерть при жизни, и отчаяние, и не наступивший рассвет? Воспалённые веки, глухую стену в распахнутых окнах, всё то, что никогда не обозначить унылым однообразием множества из существующих слов? Мне хотелось закричать, распахнув пошире руки, закричать или засмеяться – во весь голос… Я не сделала ни того, ни другого… Боль – это просто. Боль – это когда не хочется говорить. И тем не менее, я нашла в себе силы. Вернее, не пришлось находить, они были всегда.
– Я знаю, что такое плакать под душем. Плач под душем – это когда слёзы никто не видит. Они есть, они существуют, в них больше не воды, а крови, но никто никогда не поймёт, что они текут по твоим щекам…Потому, что в душе нельзя плакать. Можно только платить.
Что-то дрогнулов воздухе, и тонкий лучик осветил чужие глаза, в которых застыло растерянное непонимание. Онникогда не понимал, что именно я хотела сказать.
– Может, ты всё-такименя простишь? Мы столько прожили вместе! Я не со зла… так получилось… ты же всёпонимаешь…
На место растерянности пришлащенячья тоска. Мне подумалось, что это так по-мужски – убить, растоптать, уничтожить, а потом сказать: «извини, так получилось… ты же всёможешь понять».
Я открыла рот, чтобы сказать обэтом, но не смогла. С чего вдруг говорить? Всего лишь день. Самый обыкновенный день в обыкновенной гостинице, когда так обыкновенно приходит начало конца. Или конец конца? Ничего не было. Я и тот, к кому я больше не смогла бы прикоснуться руками. Тот, кто с щенячьей тоской пытался заглянуть в мои глаза.– Значит, ты не простишь. Когда твой самолёт?
Я усмехнулась.
– Останься. Всё прошло. Больше так не будет. Может, ты останешься?
– Разве ты не знаешь обэтом лучше меня?
– Я думал… Было много, я знаю… вместе мы… я так не хочу тебя терять! Я всё сделаю для тебя!
– Ты никогда не сделаешь самого главного. Так же, как и всех женщин, меня привлекает любовь, а не война.
– Когда ты прекратишь говорить загадками?
– Я мечтала только ободном. О самом главном. Мечтала – но вокруг была не любовь, а война. И этой вечной войны было столько, что я разучилась думать о чем-то другом. А когда война закончилась, меня тоже не стало. Я умерла, и, открыв окно в чужой комнате, впервые в жизни связно подумала о том, что предпочитаю заниматься любовью, а не войной.