Виктор Степанович Сидоров
Я хочу жить
Светлой памяти сына Саши
Тетрадь первая
Запись первая
Мы лежим на просторной, во всю длину одноэтажного корпуса, веранде. Справа двери в палаты, слева стеклянная стена, а за ней раскаленный песок и море.
Я никогда не видел моря и смотрю на него часами. Оно всегда разное, это море: то темное и хмурое, то светло-зеленое, то многоцветное, то седое. Мне оно кажется живым чудищем, беспокойным, сердитым: целыми днями и ночами ворочается, ворчит, шумит, ухает. Но иногда у него появляется доброе настроение, оно вдруг присмиреет, распластается вдоль берега и ластится, ластится, вылизывая мелкую разноцветную гальку… А вообще, грустное чудище — море. Гляжу я, как скользят косокрылые яхты, как уходят за туманный горизонт большие корабли, и представляю себя то юнгой, то знаменитым путешественником. Я плыву на этих кораблях в дальние страны, открываю необитаемые острова, спасаю потерпевших кораблекрушение…
Только все это пустые мечты. Не быть мне ни юнгой, ни путешественником. Медленно ощупываю твердый, как камень, гипс, которым скованы нога и поясница. Ни встать, ни сесть. От гипса тянет холодной мертвечиной, будто я древнеегипетская мумия.
А на веранде галдеж, смех, бреньканье гитар и мандолин. Это мои новые товарищи. «Тубики», как они называют себя. Удивительные ребята — веселые, шумливые, по уши занятые какими-то делами, будто совсем не больные, будто собрались сюда отдохнуть и поразвлечься.
Когда я узнал, что многие из них лежат здесь уже по два — три года и, может быть, пролежат еще столько, у меня волосы зашевелились. Я думал, еду на месяц, от силы на два, а тут — годы! Не год, а годы! Без мамы, без Димки и Тани, без своей, школы, без нашей реки, без друзей…
Мне вдруг стало так тоскливо и одиноко на этой шумной веранде, так захотелось домой, что я дернулся, чтобы сбросить с койки ноги, но тут же притих: острая боль прошила спину.
Долго лежал, прикрыв глаза, и не заметил, как из-под ресниц поползли слезы. Нет, не от боли — от обиды и бессилия.
Запись вторая
У меня были три мечты.
Первая — еще в четвертом классе — стать барабанщиком, вторая — иметь гоночный велосипед и, наконец, третья, совсем недавняя, — устроиться в цирк. Это после того, как я впервые увидел настоящее цирковое представление.Что за красотища! Музыка, огни, факелы. Белые кони в алых попонах, тигры, львы, ягуары. А фокусники! А наездники! А акробаты! Что они выделывали на проволоке, на трапециях и кольцах! И ведь где — под самым куполом! Особенно мне понравились двое: мальчишка и девчонка. Мальчишка — поменьше меня, а девчонка — совсем кнопка. Их номер — «ласточки». Вот уж действительно они были как птицы: так и летали с трапеции на трапецию. Весь цирк то замирал, то облегченно ахал. Такое не каждый день увидишь.
Вышел я из цирка сам не свой: буду акробатом! Дома, в школе, на улице только и думал об этом.
Однако мне не везло.
Барабанщиком я так и не стал. Из-за рыжего Борьки Сурова. Никогда не забуду тот наш первый пионерский сбор… Борька знал, как я хотел стать барабанщиком, как сплю и вижу блестящий красно-белый барабан и две полированные кленовые палочки… Я не раз говорил об этом Борьке. А тут вдруг, когда начали выбирать знаменосца, барабанщика и горниста, он, как ошпаренный, вскочил с табуретки, закричал, протягивая руку к пионервожатой: «Серафим Петровна, Серафим Петровна! Пусть я… Пусть я буду барабанщиком! И хочу! Я умею барабанить. Вот увидите! Я как юный коммунар буду!. . »