Михаил Юрьевич Харитонов
Золото твоих глаз, небо её кудрей
(Золотой Ключ, или Похождения Буратины. — 2)
Повествование в отмеренных сроках, семидесяти четырёх действиях, пяти бездействиях, шести интроспекциях, двух аналитических сводках, трёх наставлениях, четырёх справках, семи справочных материалах, двух официальных документах и одном неофициальном, двух справках-синопсисах и одной справке-ориентировке, двухчастной ретроспективе, двух выносках и одной врезке, одном лирическом отступлении и одном нелирическом, выдержке из секретного доклада, предоставленной к сведению, одном историческом обзоре, обширном пояснении для читателей не вполне проницательных, бэд трипе, хард джобе и энаве сайде то хе стори, одном мистическом видении, трёх этапах большого пути, читательской инструкции, фрагменте документации, экспресс-консультации, флешбеке, эквифинале, физиологическом очерке, торжественном напутствии, рекламной паузе, пьесе в стихах, с небольшим, но достойным предисловием, двух частных письмах, с упоминанием ночи и утра, также и КТ 8885 %37181 сек. 238, а равно и во множестве цитат из разнообразных текстов, аллюзий, намёков различной толщины и рискованности, отсылок и указаний, перечислять кои было бы долго, а в общем и целом — в русских словах, приличных и неприличных, обычных и необычных, на всякий вкус, любой цвет и разный аромат, в числе немалом, но достаточном, расставленных автором в надлежащем порядке для пользы и удовольствия г-на Читателя. Краткая редакция
Alas, poore Booke, I rue
Thy rash selfe-love; goe, spread thy pap'ry wings:
Thy lightnes can not helpe, or hurt my fame.
Thomas Campion. The Writer to his Booke ТОРЖЕСТВЕННОЕ НАПУТСТВИЕ Ты в пути, моя книга, в тяжёлом и трудном пути.
Глухими окольными тропами бредёшь-пробираешься ты к читателю своему, моя книга. Мысью серой пластаешься ты промеж интеллигентских котурнов и охранительских берцев. Иные тебя бранят; некоторые — недостаточно восторгаются; многие даже гнушаются тобою, как овидьевым свитком элегий или велесовыми дщицами.
Вот пример. Тайный мой друг, поэт Караулов, сосватал тебя, моя книга, в лонг-лист престижной литературной премии. Много ль ты обрела с того почёта, признания? Вовсе нет! Маститые литераторы, члены жюри, тебя распяли, пригвоздили и похоронили за плинтусом, отвалив на прощанье щедрых духовных бздянок.
К примеру: скверно отозвалась о тебе литераторша Погодина-Кузьмина. Едкой лисьей щёлочью обрызгала нежные странички твои, о моя прелесть, литераторша Погодина-Кузьмина! Стыдно! — а ещё женщина! Хотя мужчины тоже хороши. В том же жюри засевший литератор Пермяков посмотрел на тебя, моя прелесть, узколобо. Он не услыхал твоей музыки, он не увидал твоих слёз, цветов и радуг. Он даже не содрогнулся, хотя было ведь от чего. Он чувств никаких не изведал. Мужлан! — чтобы не сказать хуже.
И это ещё не всё. Опять же к примеру: известнейший фантаст, гуру жанра, некогда меня заметивший и ободривший, не так давно признал меня очень талантливым (ну, тут он был прав, согласимся) — но тут же и похулил тебя, моя книга, обозвав — наполненной мерзостью. Нет, ну каково? — а ведь он писатель, инженер человеческих душ. То-то души у нонешних людишек такие кривые, косые, корявые и морально устаревшие, как автомобиль «Москвич-408»!
