ЧЕТЫРЕ УРОКА
— Мимоходенко Дмитрий!
Я пошел к доске. С парты мне видны были стриженые затылки всех мастей и бородатое лицо Льва Савельевича, склоненное над классным журналом. Теперь, когда я стоял у доски, я видел черную волнистую макушку учителя и много мальчишеских рожиц. Конечно, все мальчишки уже приготовились прыскать и хихикать: раз Лев Савельевич вызвал к доске Заморыша — значит, будет потеха. А главное, у каждого пропал страх, что Лев Савельевич может вызвать сегодня и его: потеха с Заморышем раньше звонка никогда не кончалась.
— Учи-ил? — по обыкновению нараспев, спросил меня учитель.
— Учил, Лев Савельевич, — охотно ответил я.
— С любо-овию?. .
— Нет, Лев Савельевич. Разве интересно склонять по-церковнославянски «раб»?
Мальчишки захихикали. Учитель повернулся ко мне лицом:
— И ты мне это так прямо и говоришь?
— А как же! Вы же сами приказывали нам говорить всегда правду. От слов «рабоу», «рабямь», «рабе» у меня затылок болит.
Учитель долго молчал, потом вздохнул и потянулся за ручкой.
— Ну что ж, раз ты сам признаешься, то незачем и время тратить на опрос. Ставлю тебе единицу.
Он обмакнул перо в чернила, но ставить отметку в журнале не спешил, видно, ждал, что я скажу.
И я сказал так, будто советовался с ним, какую правильнее поставить мне отметку:
— Единицы, наверно, мало: все-таки я два часа зубрил. Да вы меня, на всякий случай, спросите, Лев Савельевич.
Учитель взял в руку свою длинную бороду, засунул кончик ее в рот. Пожевав бороду, он сказал:
— Хорошо, Мимоходенко, я проверю, чего ты достиг за два часа зубрежки без любви к предмету. Но прежде ответь мне на такой вопрос: представь себе, что ты идешь по улице… Да, по улице…
Все с любопытством ждали, что сегодня придумал Лев Савельевич, чтобы потешиться надо мной.
По голосу учителя я, конечно, догадывался, что вопрос, который он мне задаст, будет каверзный.— Так вот, ты идешь по улице… Представил это себе?
— Нет, Лев Савельевич, еще не представил.
— Почему?
— Да вы же не сказали, по какой: по Петропавловской, по Ярмарочной или по Приморской.
— Все равно, по улице вообще.
— Как же все равно? На Петропавловской дома большие и магазинов не счесть, зато деревьев почти совеем нету, а на Ярмарочной тополи растут, зато дома маленькие.
— Ну хорошо, пусть будет по Петропавловской. Представил?
— Теперь представил.
— Вот идешь ты и видишь: стоит на тротуаре лоток. Представил?
— В каком же это месте — лоток?
— Ну, скажем, около музыкального магазина Когеля.
— Там, Лев Савельевич, лотки никогда не стоят. Лотки дальше, около магазина Арбузова.
— Ладно, пусть около Арбузова, — согласился Лев Савельевич. — И вот ты видишь открытый лоток, а на лотке халву.
Мальчишки разводят руками так, будто растягивают резиновую ленточку, тяни, мол, тяни. И я тяну.
— А какая халва, Лев Савельевич? Медовая или сахарная?
— Допустим, сахарная. Представил?
— С орехами или без орехов?
— Скажем, с орехами. Представил? Я прикрыл глаза и так стоял до тех пор, пока Лев
Савельевич не сказал:
— Ну?
— Представил, Лев Савельевич.
— Хорошо. Вот и ответь мне, Мимоходенко, как ты поступишь: пройдешь мимо лотка или остановишься и поглазеешь?