Вудхауз Пэлем Грэнвил
Дживс и песнь песней
П. Г. ВУДХАУЗ
ДЖИВС И ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Забрезжил новый день, горяч и свеж, и в строгом соответствии с принятой мною в то время политикой я, сидя в ванне, пел "Моего сыночка", когда за стеной послышались тихие шаги, а затем сквозь дверь просочился голос Дживса:
-- Прошу прощения, сэр.
Я как раз добрался до одиноких ангелов -- здесь от исполнителя требуется абсолютная сосредоточенность, без которого немыслимо добиться эффектного финала, -- но прервал трансляцию и сдержанно отозвался:
-- Да, Дживс. Реките.
-- Мистер Глоссоп, сэр.
-- Что с ним?
-- Он в гостиной, сэр?
-- Молодой Таппи Глоссоп?
-- Да, сэр.
-- В гостиной?
-- Да, сэр.
-- Желает меня видеть?
-- Да, сэр.
-- Гм!
-- Сэр?
-- Я лишь сказал "гм", Дживс.
А теперь открою вам, почему я сказал "гм". То, что поведал мне этот человек, представляло необычайный интерес. Известие о приходе Таппи меня немало удивило - ведь он выбрал для визита время, когда, как ему прекрасно известно, я имею обыкновение принимать ванну, а следовательно нахожусь в стратегически превосходной позиции, чтобы запустить в него мокрой губкой.
Я резво выскочил из ванной и, препоясав чресла полотенцем, направился в гостиную. Молодой Таппи Глоссоп стоял у рояля и одним пальцем наигрывал "Моего сыночка".
-- Ку-ку! -- произнес я с оттенком высокомерия.
-- А, Берти! -- сказал Таппи. -- Послушай, Берти, ты мне нужен по важному делу.
Я видел, что юный негодяй растерян. Он переместился к камину и тут же в смущенье смахнул на пол вазу.
-- Дело в том, Берти, что я помолвлен.
-- Помолвлен?
-- Да, -- подтвердил он, застенчиво роняя за каминную решетку рамку с фотографией. -- То есть, почти.
-- Почти?
-- Ну да.
Тебе она понравится, Берти. Ее зовут Кора Беллингер. Она берет уроки -- собирается петь в опере. Потрясающий голос. И глаза -черные, сверкающие. А какая душа!-- Но что значит твое "почти"?
-- Видишь ли, прежде чем заказывать подвенечное платье, она желала бы уяснить одну деталь. При благородстве характера и прочих достоинствах Кора совершенно не выносит всего, что хотя бы отдаленно напоминает доброе дружеское подшучивание или розыгрыш. Будь у меня такая склонность -- это ее собственные слова, -- она и разговаривать со мной не стала бы. И вдруг, такое невезенье -- она, похоже, прослышала о моей маленькой шалости в "Трутнях" -- да ты, Берти, я уверен, и забыл об этом.
-- Отнюдь!
-- Нет, нет, не то чтобы забыл. Никто так славно не смеется, вспоминая об этой шутке, как ты, Берти. Так вот: не мог бы ты при первом же удобном случае со всей решительностью объявить Коре, что в этой истории нет ни крупицы правды. В твоих руках, старина, мое счастье, понимаешь? Разумеется, после таких слов у меня не было выходя. У нас, Вустеров, свой кодекс чести.
-- Что ж, ладно, -- сказал я без тени энтузиазма.
-- Ты настоящий друг, Берти!
-- Когда я увижу эту несчастную?
-- Не называй ее несчастной. Я уже все продумал -- сегодня мы придем к тебе обедать.
-- Что?
-- В половине второго. Решено. Отлично. Превосходно. Спасибо, Берти, я знал, ты не подведешь.