Татьяна Николаевна Лассунская-Наркович
Парфетки и мовешки
Глава I
Медамочки, она дерется!
– Ее сиятельство княгиня Чапская просит пожаловать, – торжественно произнес важный институтский швейцар, широко распахивая двери в маленькую приемную начальницы.
– «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его», – прошептала нянюшка Викентьевна и поспешно взяла за руку свою питомицу, чернобровую, смуглолицую Ганю Савченко.
Девочка робко прижалась к своей нянюшке, и обе не без страха переступили порог приемной.
– Подойди ближе, – уже по-русски проговорила та, не без удивления рассматривая своих посетительниц.
Викентьевна, успевшая проникнуться особым уважением к княжескому титулу начальницы, отвесила низкий поклон и слегка подтолкнула к ней Ганю.
«А и хорошее здесь, видно, житье… Ишь как она, голубушка моя, с казенных-то хлебов распухла, – подумала няня о начальнице, – авось и Ганюшку мою голодом не заморят».
– Савченко, – робко проговорила Ганя.
– А-а… – протянула начальница, как бы вспоминая что-то.
– Так точно, Савченко фамилия моей барышни, – неожиданно вмешалась в разговор Викентьевна: от нее не ускользнуло смущение Гани, и она поспешила ей на помощь.
Княгиня недовольно покосилась в сторону «прислуги» и снова обратилась к девочке:
– От чего тебя не привез в институт кто-либо из родных?
– Папа на маневрах, а больше некому.
– Сиротка наша Ганюшка-то по матери будет, – ввернула свое объяснение Викентьевна.
– Какое странное имя – Ганя, – в недоумении протянула maman.
– Анною крестили-то… В честь покойной, значит, нашей барыни, – проговорила Викентьевна, не замечая брезгливой гримасы, вновь скользнувшей по лицу княгини: начальница была возмущена словоохотливостью нянюшки, поведение которой казалось ей непочтительным и даже фамильярным.
Но Викентьевна в простоте своей доброй, любящей души и не подозревала о неприятном впечатлении, которое она невольно производила на княгиню. Она была исполнена желания расположить начальницу к своей ненаглядной Ганюшке и потому дрогнувшим от волнения голосом продолжала:
– Души не чаяла покойница в дочке… И то сказать: единственное дитя… Как не любить-то было, не баловать… И не думал никто, что приведет Господь Ганюшку в чужих людях воспитать… А что поделаешь-то?… Как и воспитать-то отцу дитя без матери?… Сам-то день-деньской на службе, почитай и домой-то не заглядывает… А дитя-то растет… Уму-разуму учить пора… Еще Бога надо благодарить, что дядюшка-то нашей покойницы устроил Ганюшку сюда, в благородное, значит, заведение… Авось Бог-то даст, и хорошо ей здесь будет… Да и вы, матушка княгинюшка, не оставьте сироту своей ласкою, вас Господь за это вознаградит, – со слезами закончила Викентьевна и снова отвесила глубокий поклон.
– Хорошо, хорошо, моя милая, – устало проговорила maman, которую утомил этот разговор, и она с нетерпением поглядывала на дверь, как бы поджидая кого-то.