О весеннем хаосе — днем жара, под вечер снег — напоминают лишь лоскуты подсохшей грязи вдоль бордюров. Июнь, наконец, развернул свой зеленый балаган. “Лето, лето! Лета кому?!” — воробьи-зазывалы орут — разрываются. Лезут вон из перьев. А ведь праздник наверняка будет скомкан: лето небывало позднее. Вот-вот грянет жара, оглушит и придушит, окунет город в асфальтовый чад… Впрочем, что ж — сегодня славно. Ластится ветерок, облака кружавятся. Куда ни глянь — иллюзион и фокусы. Обрубок радуги мерцает под задранной ногой спаниеля. Стальной сосок отключенного фонтана ослепительно брызжет солнцем. Кленовая ладонь, зачерпывая и выплескивая свет, превращает изумруд в янтарь, янтарь в изумруд — и так далее, так далее.
Но главное — тени каштанов. Каштаны роняют дырчатые, как дуршлаги, тени.
Вследствие погоды в сквере многолюдно. Скамейки усеяны самой разнообразной публикой — от кислых стариков, тенистой прохладой врачующих непреходящее свое уныние, до истомных парочек, которым именно сегодня, черт возьми, негде уединиться. Парочки тискаются исподтишка, старики осуждающе подглядывают.
На одной из скамеек, утопив подбородок в ладонь, устроился тусклый офисный гражданин с неожиданно колючим взглядом, который, собственно, и думает о погоде, о стариках и парочках, о плавающих у его ног тенях теми самыми — кружевными книжными словами. Гражданин считает себя писателем. Давно и мучительно. А минувшей весной, столь разрушительно взбалмошной — решил, что пора, наконец, начать писать.
Хватит с него потной толчеи в колонне, выступающей по опостылевшему маршруту от зарплаты к зарплате.
— Задачи ясны? Всем спасибо. Все по рабочим местам, — пусть другие выстаивают ежеутренний бред летучек; он напишет о них сагу.
Осмелиться. Стать.
Преодолеть.Вообще-то пока речь идет лишь об отпуске, который он от первого до последнего дня посвятит, наконец, творчеству. Но все с чего-то начинается — его прорыв начнется с пробного рейда…
Сейчас у Кудинова обеденный перерыв, шестьдесят минут дозволенной свободы. Можно не только покинуть помещение банка, но, во-первых, покинуть в произвольном направлении, во-вторых — не думать о банковских делах. Совсем. Правда, во что-нибудь неотложное можно вляпаться и во время перерыва. Позвонят: “Ты где? Здесь срочно нужно…”. Но это редко.
Мысли его невольно поползли к кабинету Башкирова. Кудинов еще раз подумал о том, как пойдет говорить с ним про отпуск. Нужно будет с ходу, не рассусоливая: “Вы обещали в начале лета, Дмитрий Семенович. Вот заявление”. Мотнул головой, отгоняя прочь воображаемого фашиста-начальника: хватит, это потом.
Тени каштанов чрезвычайно его занимали — дырчатые как дуршлаги. Он повертел ими так и эдак, вдруг вылепил вычурный анапест: дуршлаговые тени каштанов, — отбросил и снова поморщился. Дуршлаг не давался.
Кудинов принялся поглаживать через ткань брюк лежащий в кармане мобильник: отключить?
Он долго держался. Считай, со школы, где Валентина Ивановна однажды объяснила ему, что у него есть творческая жилка. Он блистал на школьных олимпиадах, выпускал в одиночку стенгазету. Завуч называла его “наш луч света в темном царстве”. Окончив школу, Женя Кудинов храбро решил, что жизнь — главный писательский университет. Вначале собирался перекантоваться годик — и в армию, но перед самым выпускным случайно попавшаяся фраза “Журналистика описывает изменения окружающей действительности” прямо-таки загипнотизировала его своей математической элегантностью, и для ознакомления с жизнью Кудинов выбрал журфак.