Лана Ланитова
Анастасия
Я умер. Яворы и ставнигорячий теребил Эолвдоль пыльной улицы. Я шел,и фавны шли, и в каждом фавнея мнил, что Пана узнаю:«Добро, я, кажется, в раю». От солнца заслонясь, сверкаяподмышкой рыжею, в дверяхвдруг встала девочка нагаяс речною лилией в кудрях,стройна, как женщина, и нежноцвели сосцы – и вспомнил явесну земного бытия,когда из-за ольхи прибрежнойя близко-близко видеть мог,как дочка мельника меньшаяшла из воды, вся золотая,с бородкой мокрой между ног. И вот теперь, в том самом фраке,в котором был вчера убит,с усмешкой хищною гулякия подошел к моей Лилит. Через плечо зеленым глазомона взглянула – и на мнеодежды вспыхнули и разомиспепелились. В глубинебыл греческий диван мохнатый,вино на столике, гранаты,и в вольной росписи стена. Двумя холодными перстамипо-детски взяв меня за пламя:«Сюда», – промолвила она. Без принужденья, без усилья,лишь с медленностью озорной,она раздвинула, как крылья,свои коленки предо мной. И обольстителен и веселбыл запрокинувшийся лик,и яростным ударом чреселя в незабытую проник. Змея в змее, сосуд в сосуде,к ней пригнанный, я в ней скользил,уже восторг в растущем зуденеописуемый сквозил, —как вдруг она легко рванулась,отпрянула и, ноги сжав,вуаль какую-то подняв,в нее по бедра завернулась,и, полон сил, на полпутик блаженству, я ни с чем осталсяи ринулся и зашаталсяот ветра странного. «Впусти», —я крикнул, с ужасом заметя,что вновь на улице стоюи мерзко блеющие детиглядят на булаву мою. «Впусти», – и козлоногий, рыжийнарод все множился. «Впусти же,иначе я с ума сойду!»Молчала дверь. И перед всемимучительно я пролил семяи понял вдруг, что я в аду. Владимир Набоков, 1928 г. Берлин. Глава 1
Тапёр фальшивил. Та музыка, от которой он еще недавно хотел пуститься в пляс, теперь казалась ему безумной какофонией. От ее вихлястых и распутно высоких звуков, переходящих во влажно-интимные низы, его стало мутить. Глаза слепли от множества сверкающих газовых ламп.
Тугой воротник новой сорочки немилосердно сжимал горло. Хотелось пить. Дрожащие руки нащупали на столике бутылку «Вдовы Клико». Он тут же обмочил пальцы и кромку накрахмаленного манжета. Чёрт, фужер вновь едва не выскользнул из рук. Он не знал, как ловчее удержать хрупкое стекло. Несколькими минутами ранее он сжал бокал, и тот раскололся, порезав ему ладонь. Он перевязал кисть салфеткой, но боли не почувствовал. Тело будто одеревенело. Ему казалось, что его засунули в чей-то чужой гипсовый и негнущийся футляр. Пара жадных глотков шампанского не принесла никакого облегчения. Всё так же хотелось пить.
– Джордж, порошок не запивают шампанским, – услышал он тихий голос Мити Кортнева. – Ты испачкал кровью новый смокинг. Может, ну их? Пойдём отсюда?
– Нет, ты же понимаешь, что мы не можем, вот так, просто уйти! – крикнул он другу в самое ухо, притянув его за тёплую шею.
Перед глазами мелькнули светлые Митькины ресницы и нелепая русая чёлка.
– Не ори… – Митя глупо улыбался, шмыгая носом.
– Митька, расчеши волосы на пробор. С этой чёлкой ты похож на дешевого лакея.
