Исроэл-Иешуа Зингер
Йоше-телок
В конце двадцатых годов мой брат Исроэл-Иешуа Зингер произвел сенсацию в еврейских литературных кругах, отправив разом в несколько идишских газет Варшавы письмо, в нем он объявлял, что впредь идишским писателем себя не считает. Письмо его всех ошеломило. Литература ведь не клуб, от членства в котором можно отказаться, но можно ли отказаться от литературы? И что, к тому же, побудило молодого талантливого Исроэла-Иешуа Зингера отвергнуть традиции идишской литературы, что довело его до этого? В своем письме он заявил, что писать на идише «унизительно» — вот до чего дошел.
Я был одним из тех, кто пытался отговорить брата от этой ребяческой выходки, хотя был и моложе, и делал лишь первые шаги в литературе. Мы вели долгие разговоры, в их ходе брат перечислял, один за другим, все недостатки идишской среды. Я возражал, убеждал его, что писатель не может отказаться от родного языка. И на каком другом языке он стал бы писать? В ту пору брат прекрасно знал древнееврейскую литературу, но не настолько овладел современным ивритом, чтобы на нем писать. Да и помимо всего прочего, чем ивритская среда для него могла быть предпочтительнее идишской? Сегодня иврит живой язык, но в двадцатые годы это было далеко не так. Приходилось то и дело заглядывать в словарь, для многих понятий в иврите просто не существовало слов. Варшавские гебраисты были всего-навсего группкой неимущих учителей иврита, для которых грамматические правила и грамматические выкрутасы значили куда больше, чем суть литературы. Моему брату они были так же чужды в идишской среде, как коммунистические фразеры и сторонники Сталина.
И я с горечью осознавал, что он — так же, как и я, его младший брат, — для всех чужой.Брату взбрело на ум выучить немецкий и стать немецким писателем. Я счел это дикой фантазией, не более того. Во-первых, на то, чтобы выучить иностранный язык, уйдут годы. Во-вторых, для тех, кто говорит на идише, немецкий особо труден в силу большого сходства языков. В-третьих, я знал, что и представления моего брата о жизни, и его опыт неразрывно связаны с идишем. Так как я изучал немецкий и перевел на идиш не одну немецкую книгу, мы с братом вели долгие разговоры о грамматике немецкого, о его синтаксисе. Потом он вдруг возьми да и реши: немецкий не тот язык, который ему нужен, и он будет учить французский. Я был ошарашен — как так? — брат не будет писать, пока не овладеет французским? Я считал: учи брат французский хоть двадцать лет, язык ему не освоить, не говоря уж о том, что его учитель французского и сам язык путем не знал.