Михаил Зуев
Сказки набежавшей волны
Сказка первая. КАССА
Телефон Ричарда слабо пискнул полудохлым голодным птенцом. Голос Сью, перекрываемый бодрым бубнением диктора из теленовостей, недовольно проворчал с дивана:
– Сколько можно сидеть на одном месте? Якорь твой чугунный геморроем не прострелит? Съездил бы в магазин. Стейки кончились, рыба тоже. Овсянку завтра доедим. Две пинты молока возьми. И еще там по мелочам. Я тебе список в телефон сбросила.
Дик оторвался от экрана монитора со свежим выпуском «In-Cyprus», близоруко уставился поверх разболтанной очечной оправы на силуэт жены, угадывавшийся на угловом диване, и как можно ласковее сказал:
– Сьюзи, здесь у них метрическая система. Нет никаких пинт.
– Вот незадача, все забываю, никак не привыкну, – вздохнула Сьюзи. – Ричард, а две пинты – это сколько?
– Это литр, Сью. Чуть больше.
– Значит, возьми литр. Кувшин пластмассовый. Все равно все с кофе выдуешь.
Было заведено, что Сью сама ездила в супермаркет. Дику оставалось лишь выгрузить сумки из машины и донести их через крошечный дворик до кухонной двери. Ездить в магазин для Сью было не тяжело – много ли требуется припасов для двух стариков? – но сегодня, то ли мигрень ее замучила, то ли ежедневно умасливаемый гепариновой мазью варикоз разнылся, но отрываться от дивана у нее не оказалось никакого желания.
– Ладно, дорогая! – попытался изобразить улыбку Ричард, заранее зная, что все равно никто этой улыбки не увидит: Сью давно надоело смотреть на вечно кислую вечнозеленую сморщенную небритую физиономию Дика, а больше никого в доме, за исключением двух безразличных пятнистых котов, не было.
– Желание жены – закон для мужчины. – Дик встал с кресла, потянулся и пошел одеваться. Натянул застиранные джинсы. Напялил несвежую мятую майку с полусмытой надписью «Bradford», сунул подъеденные подагрой ступни в растоптанные кроссовки, взял ключи и вышел на улицу.
Водительская дверь тридцатилетнего выгоревшего на бешеном солнце небесно-голубого «рэнджа» тихо всхрюкнула. Дик тяжело плюхнулся на водительское сиденье, поелозил, устраиваясь поудобнее, защелкнул заскорузлый просоленный морской водой ремень и завел двигатель. Интересно, доживет колымага до трехсот тысяч миль, или раньше рассыплется? На одометре было двести семьдесят пять. Радио тихо завело всегдашнюю шарманку на непонятном языке.
Дорога с горы в город была узкой, известной Ричарду до самого последнего-распоследнего миллиметра. Слева пропасть, справа – заброшенное кладбище и такая же полуразваленная часовня. Прямо на асфальте, – обычно для зимы, – Дика встречало кудрявое юное облачко. Ему нравилось, когда повезет, проезжать сквозь облака: «люди по ним летают, а я езжу». Здесь высоко; тут самая высокая точка в ближних окрестностях Пафоса. И самая тихая. Оба, – и Дик, и Сью – ненавидели шум. Это от него сбежали они из Лондона два десятилетия назад – сюда, на Средиземное море. Когда выросли и разъехались дети, когда не стало никаких разумных и неразумных причин, чтобы оставаться в пустом покинутом гнезде, – там, где уже не найти сил, чтобы остаться.