Полдня из жизни ракетчика
Спать Степану хотелось мучительно. Весь его организм, натренированный и давно приспособленный к чрезмерным физическим перегрузкам, за последнее время совершенно вымотался и теперь едва справлялся даже с самыми простыми, самыми естественными движениями. Потому Степан через силу, через не могу, тащил свои ноги домой, подчиняясь той бесконечной мятежности, которая намертво въедается в само существо войсковых офицеров.
– А сегодня к тому же в караул заступать! – пощипывала душу неприятная мыслишка.
Остальные мысли Степана странным образом путались, не выдавая определенного результата, съезжали куда-то в сторону со всякой темы или просто рассыпались, хотя размышлять о чём-то существенном он сейчас даже не пытался.
– Спать! Спать! Спать! Только бы выдержать! Выдержать! Выдержать! – стучал в его мозгу приказ самому себе.
Этот приказ отзывался в пасующем от усталости мозгу странным эхом, метался по нему, словно летучая мышь в огромной пещере, хаотично отражался от стенок черепа и никак не унимался. Он прямо-таки долбил изнутри мозги, стремящиеся скинуть с себя давление неугомонной воли и забыться в спасительном сне. Однако какой-то участок коры мозга, особо настырный и, видимо, ответственный за ту самую волю, стоял намертво, как Брестская крепость, и не разрешал Степану покидать воображаемые позиции.
Истязание продолжалось.
Мозгу, бесконечно уставшему в последние месяцы от множества бессонных ночей и нешуточных волнений, требовался продолжительный отдых, но повседневное существование Степана, подчиненное служебному долгу, переполненное непосильными для большинства людей физическими и эмоциональными нагрузками, редко дарило подряд хотя бы две спокойные ночи.
По нынешнему разумению Степана, счастьем для него оказалась бы любая возможность всего-то проспать в своей постели с вечера и до утра.
Чтобы не вскакивать в холодном поту от кошмаров – прошлых или грядущих. Проспать, оставив где-нибудь давящую ношу ответственности за служебные дела, за своё подразделение, за результаты последних учений, контрольных занятий, дисциплину подчиненных, вполне обоснованные претензии командиров и начальников, и вечную спешку во всяком деле, спешку, спешку. Всегда одно и то же: «Давай! Давай! Давай!»Но покой, как немыслимое блаженство, приходил к нему лишь в отпуске. Да и то, в самые первые его денёчки. А потом обязательно возникала и мощно давила на психику незатихающая тревога, садистски призывающая поскорее вернуться в знакомую до боли действительность. И беспокойство уже не оставляло Степана, едва окунувшегося в желанную для большинства безмятежность. В конце концов, он, бурно осуждаемый собственной супругой, своей единственной и ненаглядной Ольгой, всякий раз выходил на службу раньше срока. И как по команде его покидала гнетущая неопределенность праздного бытия и странное, необоснованное, но прямо-таки невыносимое ощущение собственной ненужности в непонятном ему мире неги и спокойствия. А на службе душа Степана опять забывалась, и впредь всё в ней оказывалось на своих местах и в привычном порядке.