Борис Херсонский
Новейшая история средневековья
«Сцепленье, расхождение, сплетенье…»
Сцепленье, расхождение, сплетеньетрех нот в грегорианском песнопенье. Теченье-лопотание потока,латыни шелестящая осока. Здесь символ Агнца видит символ Рыбыглядясь в быстротекущие изгибы. Здесь крест сияет меж рогов оленя,здесь просит лев: «Прими мои моленья!»Здесь скалы говорят о твердой вере,полет голубки – о грядущем веке. Здесь, пошатнувшись, можно оперетьсяна что угодно. Жаль – не отогреться. Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровьюи ангел ставит камень к изголовью. «Человек никогда не бывает один. Рядом…»
Человек никогда не бывает один. РядомИли, вернее, над, глядит немигающим взглядомГосподь, а в подполье мышью скребет Сатана. Иногда он выскакивает на пружинке. Это он, я знаю его ужимки,Да и тень на стене хорошо видна. Я бросаю в него чернильницей. Мимо!Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо,По стене растекаясь, причудливое пятно,Напоминает, опять же, исчадье ада. Из окна доносится блеянье стада,И вечерний свет заполняет окно. Городок сжимается, в небо выставив шпили. Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней,Между матерью и отцом – духовной и светской властью. Между бездной и бездной. Между страстью и страстью. Спит душа. Холодные звезды стоят над ней. «В тот вечер ко мне пришел школьный товарищ…»
В тот вечер ко мне пришел школьный товарищв епископском облачении. Он предложил мнеисповедоваться и причаститься. Предложенье,которое не отклоняют. Потом он помазалменя освященным миром, сказав: Благодарите!Этим святым помазанием Господь Иисус прощаетвам все грехи, которые вы совершили. Скоро за вами придут. Не пытайтесь скрыться. Еще бы я не пытался! По сути, все эти годыбыли попыткой скрыться. Довольно часто – удачной. Тело – под рясой или плащом. Лицо – под стальным забралом,или, если свезет, под карнавальной маской. Не помню, как спустился по склону холма, продираясьсквозь низкий бурый кустарник. А вот и берегполноводной реки.
Еще минута, я в лодке. Отталкиваюсь веслом. Течение лодку уносит,уносит быстрее, чем нужно. Намного быстрее. Я оглянулся, но вместо холма увиделогромного старика, поросшего красно-бурымкустарником, чахлым еловым лесом. Старик сидел неподвижно, охватив лодыжки руками,упираясь мохнатым подбородком в колени,вытянув губы трубочкой, глядяпрямо вперед неподвижным стеклянным взором. Я трижды перекрестился. Но видение не исчезло. «Улочка слишком узка. Когда из окна…»
Улочка слишком узка. Когда из окнальют нечистоты – не увернуться. В столицедела обстоят иначе. Там повсюду виднарассудительность герцога, да продлитсявремя его владычества! – молится вся страна. Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балконзакрытый, но с круглой дырой в полу. Оттудавниз низвергаются желтые струйки, или слышится стон:кто-то выдавливает экскременты. Ночная посудатам не нужна. О, герцог! О нас позаботился он. Конечно, по улице ходят посередине, гуськом. Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,чем прямо на голову. Даже мечтать о такомпрежде не смели. На площади видишь оравувосторженных граждан. Герцог сидит верхомна любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос. Всякое говорят. Скотоложство – личное делоскотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый носгерцогини, ее большое, должно быть, дряблое тело,собранный на макушке узел седых волос. Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон. Но толпа не расходится. Также и смена столетийне мешает сброду сбегаться со всех сторон,чтобы увидеть как герцог, епископ и некто Третийпосредине площади плотью выкармливают ворон.
