Владимир Костельман
ПЕРВЫЙ КЛЮЧ
«Сад. Изваянья говорят «ого!»
Сад. Изваянья говорят «ого!»Насос спасенья выключен. Тревожно. Чуток посвищешь – выйдет Бибигон,Мурашки – «тууу!» – и движутся по коже. Дворец и флигель, жабы и прудыСтоят на некой девственности лапах. Любая нежность плотные рядыИх колдовства вовек не изжила бы. Лишь только лебедь крошечный не пьянСвоим испугом, катится по глади,Морщины вод уверенно копяИ глупым оком пред собою глядя. 20. 04. 08. Венеция
Р. Ч. 6
Мы сели так, что видели и грот,Внезапно открывающийся слева,И плодородных признаки породНа горизонта стыке и рельефа. Мы Посейдона чтили со спиныИ сели так, что, Аресу на зависть,Из самой крепкой стали гарпуны,А не из вилок сделаны казались. 9. 05. 08. Венеция
«Закон возникновения чудес…»
Закон возникновения чудесСегодня на ремонте или в спячке,И даже если «ай да молодец»И говоришь – не хлопаешь по ляжке. Телосложенье катится к чертям,По всей длине обмотанное мясом,И запах чуда тает, прекратяГустеть и не пытаясь обоняться. Законы прохождения мостовПротиворечат силам притяженья,И тени будто сложены из тонн,А не из граммов у сооруженья. Оно стоит с углами по бокамНа двух из них оторваны таблички,И пустота в том месте велика…Она кричит, а ты поди услышь-ка. Закон приготовленья глухотыМостом скрипящим давит на прогулку. О пустота, наверно, только тыИ отличишь пере- от недоулка. Направишь шаг меж оными, покаИных пустот нехоженности, длиныТелосложенья, с мясом по бокам,Берут и мнут почище пластилина. О, черный злак позорного родстваЧудес и страха перед чудесами!Ты из меня сегодня прорастал —И я божел… но это отрицали. 8. 05. 08. Венеция
А. И. С.
Тяжёлый хлеб. ВыбоиныПовсюду. Избы недавно выбелены,Но уже в пыли. ПосудаВ мелких трещинах,Жизнь аккуратная,Всё, что зелёное – пятнамиНа жёлтом лежит застенчиво. Из колодца парок. А вотИ телегаСломанная стоит.
Тот,Кто на ней год назад приехал,Жуёт редисину. МолокомЗапивает парным. Остальная страна далеко,Да и нет никакой страны. 3. 11. 08. Париж
«Нищета простирается к морю…»
Нищета простирается к морюОт карпатских заснеженных гор,А утонешь в людском разговоре —Никакой не поможет багор. Мужики бородатые в язвах,Сухопарых детей волоча,На ногах деревянных и грязныхХодят в улице по ночам. Нищета. Отрешённые мысли,А назавтра петлёй холодаВсё затянут, но только повисни —И опять нищета. Нищета. 23. 11. 08. Париж
«У букиниста сводчатый подвал…»
У букиниста сводчатый подвал,Жена уходит в лавочку за рыбой. А мы ползём. Мы видимы едваМеж пыльных полок,Полок пыльных. ЛибоЗаварим чай и ветхие томаПеребираем нервными руками,Как мертвецов, чьи древние домаНабиты ледяными пауками. Лампады свет, и воск, и керосин —Всё, содрогаясь, силится проснуться. Мы так молчим, что скрип невыносимУ тени, трущей веточку на блюдце. А я всё жду – старик обронит ключОт потаённой комнаты, где светаНе издаёт спускающийся лучИ в сундуках не книги, а скелеты. 3. 02. 08. Париж
Единственное письмо в Прагу
М. Д.
Пью гленфидиш в какой-то дыреНедалеко от экватора. Расстояния сгнили. На моём двореУпал самолёт. АвиаторыВ погонах, с бледностью и аптечкойУпражняются над колодцем. Пью гленфидиш, лежу на печке,Из небес льётся. По колодцу теченье водыВертикальное. Снаружи, ужасно бледны,Пилоты расставлены. Я спустил бы на них пса и курицу,Но они застенчивоЗдороваются, кланяются и кочурятся. Пью гленфидиш. Наблюдать нечего.
