Олжас Омарович Сулейменов
Студентам гуманитарных факультетов
К середине 19 века все идеи о происхождении языка были высказаны. В 1866 году Парижское лингвистическое общество внесло в свой устав пункт, который, в частности, гласил, что Общество не принимает для рассмотрения работ о происхождении языка. В 1873 году президент Лондонского филологического общества А. Эллис писал: «Я считаю, что подобные вопросы (о генезисе языка) не относятся к собственно филологическим. Мы должны изучать то, что есть…»
Проблема происхождения языка ушла из лингвистики. Непостижимое заранее приносилось в жертву зримому. Долой абстракции – «вселенная», «мироздание», «планета Земля»… Есть почва под ногами. Она поддаётся тычковой сохе. Взращивай кукурузу конкретности и – никакого «мирового древа», «рационального зерна»!. . Но за это время мы не раз убеждались – без того, «что было», не узнать «что есть».
Итоговое время (завершается тысячелетие) понуждает мысль возвращаться к истокам. Становление вида Homo Sapiens связано с зарождением культурной деятельности человека. Другого средства, кроме логики, и другого материала, кроме языкового, чтобы приблизиться к столь отдалённым объектам мысли как Начала человечества, попросту нет.
Дискуссии на тему превращения смышлёной обезьяны в Человека Разумного в науке также давно прекратились: «Ну, случилось. Чего там рассуждать!» (Даже Папская Академия уже не спорит. )
Однако, порассуждать ещё надо. В связи с доисторией языка и культуры в целом.
Первый человек (Homo рrimus) выражал чувственную информацию несложным звукосочетанием, каким эволюция его отличила от других млекопитающих. Восстановить это слово–язык уже не удастся: то созвучие затерялось в десятках приобретённых звуков словоязыков наших братьев по природе.
Человек не знал, от кого произошёл, и считал своим предком самое влиятельное животное в ареале обитания. Учился его повадкам, пытался освоить его речь.
Из среды млекопитающих человека выделил артистический дар – способность подражать. Поклоняясь самым разным тотемам, он научился мычать, реветь, рычать, шипеть по–змеиному, клекотать как орёл. Не забавы ради, но чтобы выжить. Последовательно развил свой речевой аппарат, сделал его способным передавать самые специфические звуки. Сколько времени ушло на то, чтобы закрепить обретённую способность на генном уровне – десятки или сотни тысячелетий?
Но весь этот начальный период развития праязыка можно считать звукоподражательным.
Логически рассуждая, для выживания достаточно было бы избрать «паханом» сильнейшего хищника – тигра, льва, ну, в крайнем случае – волка. Вкушать мясо и рычать. Замечательно! Но для чего надо было учиться блеять? Кукарекать?! Чем заслужили баран и петух право почитаться как прапредки? Ни клыков, ни когтей, ни рыка! Что–то же вызывало священный трепет уважения. Названия этих безобидных тварей стали именами этносов, изображения – гербами.
Ответы на сии вопросы приблизят нас к пониманию роли жрецов–толкователей образно–символических знаков, бывших некогда символами первых вер. Фигуры этих графем ассоциировались с природными явлениями, на которые переносилось соответствующее отношение. Переносилось и название знака. Так, например, gallus – «петух» (лат. ) уже не звукоподражательного происхождения. Основа термина была названием какого–то первоиероглифа.
