Лев Николаевич Толстой
Благодарная почва
Опять живу я моего друга Черткова в Московской губернии. Гощу по той же причине, по которой мы съезжались с ним на границе Орловской и я год тому назад приезжал в Московскую. Причина та, что черта оседлости для Черткова – весь земной шар, кроме Тульской губернии. Вот я и выезжаю на разные концы этой губернии, чтобы видеться с ним.
Выхожу в восьмом часу на обычную прогулку. Жаркий день. Сначала иду по жесткой глинистой дороге мимо акации, готовящейся уже трещать и выбрасывать свои семена; потом мимо начинающей желтеть ржи с своими чудными, все еще свежими васильками; выхожу в черное, почти все уж запаханное паровое поле; направо пашет старик в бахилках сохой и на плохой худой лошади, и слышу сердитое старинное: «Выл
Плуг плохо берет накатанную дорогу, он переезжает ее и останавливается.
– Что же, лучше сохи?
– Как же, много легче.
– А давно завел?
– Недавно, да вот украли было.
– Как же, нашли?
– Нашли, своей же деревни.
– Что же, и в суд подали?
– А то как же?
– Зачем же подавать, коли плуг нашелся?
– Да ведь вор.
– Что ж, что вор, посидит в остроге – хуже воровать научится.
Серьезно и внимательно смотрит на меня, очевидно не отвечая ни согласием, ни отрицанием на новую для него мысль.
Свежее, здоровое, умное лицо с чуть пробивающимися светлыми волосами на бороде и верхней губе, с умными серыми глазами. Он заворотил лошадь, чтобы идти назад, но оставил плуг, очевидно желая отдохнуть и не прочь поговорить. Я взялся за ручки плуга и тронул потную сытую рослую кобылу. Кобыла влегла в хомут, а я сделал несколько шагов. Но я не удержал плуг, он выскочил, и я остановил лошадь.
– Нет, вы не можете.
– Только тебе борозду испортил.
– Это ничего, справлю.
Он осадил лошадь, чтобы взять пропущенное мною, но не стал пахать.
– На солнце жарко, пойдем в кустах посидим, – пригласил он, указывая на лесок вплоть у конца полосы.
Конец ознакомительного фрагмента.