Замятин Евгений Иванович
Север
Евгений Замятин
Север
Происходит так: солнце летит все медленнее, медленнее, повисло неподвижно. И все стоит закованное, залитое навек в зеленоватое стекло. Недалеко от берега на черном камне чайка распластала крылья, присела для взлета -- и всегда будет сидеть на черном камне. Над трубой салогрейного завода закаленел, повис клубок дыма. Белоголовый мальчик-зуёк перегнулся через борт сполоснуть руки в воде -- остался, застыл.
Минуту все стоит стеклянное -- эта минута -- ночь. И вот, чуть приметно шевельнулось солнце. Напружилось -- еще чуть -- стронуло, и все -- вдребезги: брызнули в море разноцветные верешки; чайка оторвалась от камня, и откуда-то их сразу сотни розовых, пронзительных; оранжевый дым летит, белоголовый зуёк испуганно вынырнул из дяденьких сапог -- и скорей за работу.
День в полном ходу. И тут сверху, из собственной конторы спускается в лавку хозяин, Кортома, веселый, дымит коротенькой трубочкой, скулы медно сияют.
Женки из становища пришли к Кортоме за мукой, за солью. Сам, собственноручно, всякой записывает долг в зелененькую книжку: все тут -- у Кортомы в зелененькой книжке. И милостиво королюет Кортома, милостиво шутит с женками.
-- Эй ты, холмогорка, чего у тебя за пазухой-то напхато? Вот ведь только чуть отвернись... Ничего, говоришь? А ну, дай-кось...
У холмогорки грудь -- горячая, ёрзкая. И вот никак Кортома не вспомнит: была ли, нет ли у него наверху, в собственной конторе? На всякий случай ставит Кортома в книжечке метку: букву Н.
В углу холмогорка -- вся кумач -- застегивает кумачовую кофту Бабка Матрена-Плясея, широкая, теплая -- русская печь-мать, помогает холмогорке, уговаривает ее, как дите:
-- Молчи-молчи, ш-ш... Ведь все на местях осталось, ну? Чего южишь мухой?
Бабке Матрене товар выдается без записи: с бабкой Матреной у Кортомы свои, особые счеты...
На столе в конторе -- самовар: скуластый, руки в боки -- кирпичом натерт -- сияет. В сияющем самоварном брюхе -- по-своему, самоварному, приплюснуто, перевернуто -- отражен весь мир. И на своем самоварном языке -- самовар, несомненно, мыслит:
"Мир -- мой. Мир -- во мне. И что бы без меня стал делать мир?"
Самовар милостиво ухмыляется миру...
Перед самоваром -- Кортома. Кортома в самоваре -- как в зеркале: приплюснутый, широкоскулый, медно-добродушный. Самовар в Кортоме -- как в зеркале: рыластый, веселый, бьет день и ночь белым ключом, попыхивает белым дымком.
Самовар благодетельствует Кортому чаем. Кортома проводит долги по бухгалтерским книгам. Счета у Кортомы -- в строгом порядке, не как-нибудь, а по тройной бухгалтерии.
-- Пора жить согласно западноевропейским народам,-- такая есть у Кортомы поговорка.
В синем вязаном тельнике Кортоме жарко, пот градом. Вытаскивает из штанов батистовый носовой платочек, завернутый в газетную бумагу (в кармане грязно), вытирает медные скулы, опорожняет двумя пальцами нос, потом -- батистовым платочком, и вновь аккуратно завернут батистовый платочек в газетную бумагу.