ЩЕЛЧОК. Стихотворения. Поэмы
Щелчок. Книга стихотворений и поэм. — М. : Издательство Независимая Газета, 2001
ЩЕЛЧОК
* * *
………с чёрного хода в литературу,
Где канделябры, паркет и булавки.
«Взял себе в жены какую-то дуру» —
«Да, но с глазами любовницы Кафки».
Выучил русский только за то, что
«драли буксиры басы у причала».
«Где-то читал, но не помню, где точно».
Вспомнил под утро, покуда светало.
И от бессонницы, от недосыпа,
от «выходить», «я», «один», «на», «дорога»
утром приснилась сушеная рыба,
очень похожая в профиль на Блока;
схема вагона, где ехала Анна
и разновидность прически у Эммы,
позже пригрезилось дуло нагана
из неоконченной Блоком поэмы
и замелькали поля и сугробы,
и запивали «Московскую» пивом.
«Русский художник стремится в Европу»
«Да, но кончает, как правило, Склифом».
«Остановите, мне зябко и страшно!
Перепишите последние главы!»
И белоглазая девка в Калашном
с легким акцентом читает «Полтаву»…
* * *
Я о том же, я просто не знаю, с чего мне начать,
вот и медлю, как школьник, оставшийся после уроков:
«Буря мглою…», «Мой дядя…»… А дома тарелка борща
с ободком золотистого жира и веткой укропа
уж остыла, наверно, и ровно в пятнадцать ноль-ноль
«В Петропавловске полночь» объявит по радио диктор,
а за стенкой рояль: ми бемоль, ми бемоль, ми бемоль,
(видно, был не в себе перед смертью глухой композитор),
и засыпано крошками детство, как скатерть стола,
и в ушанке из кролика кровью шумит голова.
Я о том же, я просто не помню, что было со мной:
на скамейках чернели, как ноты, влюбленные пары,
пахло липовой стружкой, когда я без шапки в ночной
выбегал за бутылкой на угол Тверского бульвара.
Открывал, наливал и читал ей чужие стихи,
и белела простынка, и долго с дивана сползала
на паркет… «В Рождество все немного волхвы…. »,
но потом и она, прихватив однотомник, сбежала.
И стучали бульвары, как лодки, весь март напролёт,
и качался бумажный стаканчик, и бился об лёд.
Вот и всё. «Эй, в ушанке!» — «Вы мне?» — «Передай за проезд!».
«Остановка «Аптека» — «Фонарь…» — «А ещё в окулярах…»
И зажав, словно бабочку, мятый счастливый билет,
я качусь на трамвае, качаясь на стыках бульваров
там, где небо пшеничного цвета, как снег под ногой,
и песка что ванили на булках за девять копеек.
«Буря мглою…», «Мой дядя…» …а вышло, что кто-то другой,
повзрослев на передней площадке, сошел на тот берег.
И не видно в потёмках на том берегу ни черта.
И грохочет трамвай: тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та.
* * *
Л. Л.
Вечер, печальный как снег на картине
(поздний Вермеер без подписи, дата
старческим почерком). Посередине
комнаты лампа. В конце снегопада
слышно, как тикают часики.
С полки таращатся классики.
Что нам добавить к этой картине:
жаркое пламя в голландском камине?
пару борзых на медвежьей подстилке?
букли? фестоны? пачули? пастилки?
карту страны на штативе?
клетчатый пол в перспективе?
Врёшь, Пал Иваны, в старинном камине
нет ничего, кроме угля и сажи.
Если быть честным, камина в помине
нет в этом очень печальном пейзаже:
так, что-то вроде квартирки
площадью в две носопырки.
Пьяный хозяин сидит над бумагой,
слушает Наймана, капает влагой