Цыбульский Владимир Евгеньевич
ПРИВЕТ ОТ АРЛЕКИНА
Все, что в этой повести может показаться реальным - выдумано. А то, что кажется выдуманным, было на самом деле.
ГЛАВА 1
1
-Здрасьте, а Валентина Киреева можно?
-Можно, Ляля, можно,- прохрипел я спросонья, сразу узнав Лялькин голос, как будто расстались накануне, а на самом деле лет семь спустя после последней встречи.
Да еще утром в среду. Да еще после вчерашнего, когда голова из чугуна, часы показывает семь тридцать, и можно было бы спать и спать, и не уснешь теперь до самой глубокой ночи.
-Узнал,- вздохнула Лялька. - Значит, богатой мне не быть.
-Ну, уж кому жаловаться,- упрекнул зачем-то я. - В твоем-то положении.
-Вот об этом, собственно, я и хотела с тобой поговорить.
-О чем, собственно?
-О моем положении.
-Понадобилась крепкая мужская дружба?- попробовал отшутиться я.
Как оказалось - неудачно.
-Вроде того,- не улыбнулась Лялька: - Часикам к десяти приезжай на старое место. Можешь?
-На какое из...
-На любимое.
-Значит на Пушку.
-Не забыл,- похвалила Ляля и трубку повесила.
Я до слез зажмурил глаза, а открывал их медленно-медленно, попутно стараясь определить, был у меня вчера кто-нибудь или нет и, может быть, вспомнить - кто она, как вошла и вышла, и в какой последовательности мы с ней все это делали.
Выступили из желтеньких зашторенных сумерек и вчерашнего тумана пузатые кресла, плохо протертый журнальный столик, пара новых пятен, старый пепел на ковре.
Мой кот Сократ сидел на спинке кресла и смотрел, не мигая, мне прямо в душу, говоря про себя: "Ни черта ты не вспомнишь. Лучше и не старайся".
-Да и не к чему,- согласился я, отбросил одеяло, оказался в трусах (что само по себе ни о чем не говорило), слазил в душ, отскреб туповатым лезвием кое-что на щеках и под носом и только, обнаружив в кухне бутылки из-под Мартини, коньяка и шампанского, два стакана в раковине и заметенное в угол содержимое пепельницы (стадия опьяненного восторга - размахивание руками и опрокидывание пепельниц) вспомнил все, но в подробности вдаваться не стал. Мелькнуло только - под ладонью тугие веревочки ее прически и восхитившая меня способность легко и долго скакать, не держась ни за что руками с единственной точкой опоры на Земле, той самой, которая у меня в настоящий момент ничего уже не помнит и не чувствует.
Что весьма кстати.
Ничего подобного у нас с Лялькой, между прочим, не было. А почему?
Потому что с ней все могло быть только серьезно, а ничего серьезного мне тогда не надо было, и какое-то время мы только смотрели друг на друга, потом при встрече отводили глаза, потом ходили со всей редакционной компанией по пятницам в маленькое кафе на Пушкинской площади (вместе работали тогда в разоблачительном еженедельничке) или сидели на скамейке на бульваре, или я провожал Ляльку до метро, а она меня слушала очень внимательно, и расставались мы легко.
Может быть, в конце концов, из этого что-нибудь и вышло, но Лялька вышла замуж за владельца Издательского дома Шульгина, какое-то время позванивала мне и задавала грустные вопросы, потом совсем пропала и появлялась только в светских хрониках и передачах о садах и интерьерах в качестве хозяйки зимнего сада, бассейна и гостиной, в которой от прежней Ляльки имени даже не осталось.